Каленый клин

После того как автор “Архипелага ГУЛАГ”, не убоявшись истеблишмента тоталитарного, не убоялся истеблишмента и либерального, в его искренности и бесстрашии сомневаться было трудно. Однако для того, чтобы открыто взяться за русско-еврейскую тему, за этот “каленый клин”, нужна смелость особая. А потому книга А. И. Солженицына

“Двести лет вместе (1795-1995). Часть 1” (М.: “Русский путь”, 2001)

– это тоже своего рода подвиг.

Бесстрашию, правда, частенько помогает простодушие. “Смею ожидать, что книга не будет встречена гневом крайних и непримиримых, а наоборот, сослужит взаимному согласию”, –

Васильевич Гоголь: “В книге моей зародыш примирения всеобщего, а не раздора”. Привести к согласию не только крайних и непримиримых, но даже и тех, кто спокойно и твердо убежден в своей правоте, невозможно ничем. Ибо эти люди ни за что на свете не согласятся утратить важнейшую составляющую райского блаженства – неведение сомнений, покоящееся на принципе “Истина есть то, что я и так знаю”.

Без лести преданное ядро любой прочной корпорации составляют младенцы – лысые, седовласые, часто дипломированные, нередко орденоносные младенцы, для которых собственная мама – ну, а как иначе? – разумеется же, лучше всех. Нескромное обаяние фашизма обаятельно прежде всего для этой нашей инфантильной мечты – вернуться в Эдем младенчества, где добро и зло предельно удалены друг от друга: все, кто за нас с мамой и папой, хорошие, а все, кто против, плохие. Истинно то, что сказали папа и мама. Пока они не поссорились.

Это и есть исходный принцип фашизма – отказ от понимания во имя воли. Только сильный, вооруженный этим принципом, действует, а слабый лишь негодует. Пока сам не сделается сильным. Увы – фашисты слишком часто отличаются от своих жертв не воззрениями, а лишь физическими возможностями… Действительно, что же может помешать нам пустить их в ход, если все добро, вся правда целиком на нашей стороне. Это важнейшая черта мировосприятия блаженных – уверенность, что их противники вредят им не потому, что следуют каким-то своим интересам, но исключительно из бескорыстной любви к злу. Обитатели любого национального Эдема свято убеждены, что их противники ненавидят их без всякой причины, а просто потому, что они, эти противные противники, проникнуты антирусскими либо антиеврейскими настроениями (опиум усыпляет потому, что в нем заключена усыпляющая сила). Более того, любую попытку понять мотивы их врагов обитатели обителей блаженных воспринимают как попытку оправдания этих самых врагов.

Это только очень взрослые и скучные люди понимают, что агрессия -

всегда реакция на угрозу: наши враги всегда ненавидят нас за то, что мы представляем опасность для их покоя, имущества, самооценки, для их надежд либо иллюзий – словом, ненавидят всегда за дело.

Последнее вовсе не означает, что мы должны отступать и растворяться перед лицом всякой неприязни – мы вовсе не обязаны уважать ненависть бездари к таланту, ненависть лодыря к труженику, ненависть хулигана к добропорядочному обывателю и т.д. и т.п. Но, защищаясь сколь угодно решительно, взрослый человек все равно помнит: враг испытывает ненависть ко мне не потому, что является земным агентом

Зла, а потому, что я каким-то образом мешаю ему жить. Мешаю своей активностью или своей пассивностью, своим умом или своей глупостью, своей недоверчивостью или своим простодушием, своей нетерпеливостью или своим смирением, раздражительностью или кротостью, скупостью или щедростью, богатством или бедностью, но чем-нибудь да мешаю.

Понимание причин вражды чаще, по-видимому, облегчает поиск

“взаимного согласия” – хотя иногда и, наоборот, вскрывает непримиримость столкнувшихся интересов. Но даже и в менее безнадежных случаях боевое острие, “каленый клин” конфликтующих лагерей обычно составляют бесхитростные младенцы, для которых всякий, кто не кричит вместе с нами простодушное “Долой!” и

“Мерзавцы!”, есть вражеский лазутчик.

А попробуем пробежаться хотя бы по девятнадцатому веку невинными глазами младенца еврейского, младенца русского, а также глазами взрослого человека, на роль которого рискну предложить себя.

Собственно, младенцы-то сумели бы передраться и из-за хазарского каганата с жидовствующей ересью, но для взрослых людей это уже малоактуально.

Впрочем, виноват высочайший указ 1791 года “О недозволении евреям записываться в купечество внутренних губерний”, и мною был он прочитан со злободневным интересом, точнее, комментарии к нему. А именно: “все торгово-промышленное сословие (купцы и мещане) не пользовалось свободой передвижения, было прикреплено к месту приписки (чтобы отъездом своим не понижать платежеспособность своих городских обществ)”. А потому, сообщает “Еврейская энциклопедия

1906-1913 гг.” (т.7, с.591-592), этим указом “было положено начало черты оседлости, хотя и непреднамеренно”. “По обстоятельствам того времени, – разъясняет Энциклопедия, – этот указ не заключал в себе ничего такого, что ставило бы евреев в этом отношении в менее благоприятное положение сравнительно с христианами”. “Центр тяжести указа 1791 г. не в том, – подытоживает Энциклопедия, – что то были евреи, а в том, что то были торговые люди”.

А я-то прежде “знал”, что черта оседлости создавалась специально против евреев… “Разумеется, специально! – подхватит обитатель еврейского Эдема. – Солженицын просто выгораживает своих”. – “Я и раньше знал, что русское правительство никогда не было антисемитским, – пожмет плечами обитатель русского Эдема и хорошо, если не прибавит: – Вот отсюда-то и все наши беды”.

Младенцев, живущих под лозунгом “Я так и знал”, ничем удивить невозможно. Но вот лично я просто никогда и ничего не слышал о почти столетних усилиях российского правительства “посадить евреев на землю”: тот факт, что евреям запрещалось земледелие, ощущался мною без тени сомнения, как и все факты из разряда “Это знает каждый”. Но стоило задуматься, в чем состояли реальные интересы конфликтующих сторон, ищущих пользы для себя, а не бескорыстного ущерба для другого, – как история, излагаемая Солженицыным, начинает представляться вполне естественной. Вот возникло вынужденное сожительство двух народов, один из которых более или менее привычен к финансовым операциям, а другой привычен только к хлебопашеству, один уже освоил алкогольный бизнес, а другой в значительной своей части еще не освоил контроль алкогольного потребления… И все это в условиях чрезвычайной скученности на территории, где с трудом могло прокормиться и коренное население…

Классик социологической науки ХХ века Р. Мертон утверждал, что если какое-то, сколь угодно неприятное явление, будь то ростовщичество или бутлегерство, десятилетиями, а то и веками не удается искоренить, значит оно отвечает какой-то фундаментальной общественной потребности, которая непременно будет удовлетворена не одной, так другой социальной группой. А потому, если бы даже господь вовсе очистил Россию от евреев, их функции все равно взяли бы на себя наиболее подготовленные лица русской национальности (что и подтверждает, в частности, уровень потребления алкоголя во внутренних губерниях). Этих “лиц”, конечно, тоже недолюбливали бы, но беда в том, что социальное расслоение, совпав с расслоением национальным, становится стократно более опасным: страшно подумать, во что разросся бы сегодняшний конфликт между энергетиками и угольщиками, если бы они еще принадлежали разным нациям.