Калейдоскоп жизни
Шрифт:
Записался в автошколу, впервые в жизни получил водительские права. Начал ездить по левой стороне, день за днем расширяя круг освоенных маршрутов — от посольства, пресс-клуба и коллег до выездов за город.
Поставил в квартире телетайп с новостями агентства Киодо на английском языке, что позволило мне на сутки опережать газеты. Примерно через год пришло чувство удовлетворения, которое испытывает журналист, когда он в состоянии со знанием дела прокомментировать любое событие, происходящее в его стране. Как теннисист: едва отбив мяч, посланный в левый угол, уже готов принять удар в правый.
Куда труднее оказалось получить признание соотечественников. В любой профессии существуют кланы, и востоковеды не исключение. Дипломаты, чекисты, журналисты работали в Токио как профессионалы. И каждого из них свербил вопрос: «Да что этот Овчинников может понимать в Японии? Он же китаист…»
Сломать отношение ко мне как к чужаку-дилетанту было самым трудным. Зато одержать здесь победу стало столь же радостным. Спустя пару лет моим мнением уже интересовались все. Китайский язык — это латынь Восточной Азии. Так что мои знания древнекитайской философии и литературы позволяли мне блеснуть перед японцами там, где наши японисты мне явно уступали.
Я нашел свой собственный подход к освещению Страны восходящего солнца. Задался целью найти скрытые пружины послевоенного экономического чуда в особенностях японского менталитета, человеческих отношений в этой замкнутой и малопонятной для иностранцев стране. Это подвело меня к мысли написать путеводитель по японской душе, каковым стала книга «Ветка сакуры».
Часть 3. У корней солнца
Современной молодежи, привыкшей к мобильным телефонам, трудно представить себе муки журналиста старшего поколения, который сумел оказаться в нужное время в нужном месте, написать остро необходимый газете репортаж, но не может вовремя передать его в редакцию.
Мой уважаемый предшественник Константин Симонов любил повторять, что на войне прямой провод олицетворял 90 процентов успеха фронтового корреспондента. В моей журналистской биографии есть эпизоды, подтверждающие это.
В середине 60-х годов администрация США решила принять меры против японской ядерной аллергии — обостренно-негативного отношения ко всему, что связано с атомным оружием. Парламент страны, пережившей Хиросиму и Нагасаки, конституционным большинством утвердил три неядерных принципа: не создавать, не приобретать, не размещать ядерного оружия. Поскольку главной ударной силой 7-го флота США к тому времени стали атомные подводные лодки со стратегическими ракетами, использовать Японию для их базирования оказалось нельзя. И тут Вашингтон решил применить «шоковую терапию»: начать регулярные заходы американских атомных ракетоносцев в японские порты, надеясь, что они станут привычными, а выступления протеста мало-помалу затихнут.
Борьба против попыток США силой нарушить три неядерных принципа была тогда темой номер один для корреспондента «Правды». Как и мои коллеги, я был убежден, что местом первого захода станет главная база 7-го флота США — порт Йокосука на берегу Токийского залива.
И вот однажды узнал в вечерних теленовостях: американская атомная подводная лодка «Морской дракон» утром зайдет в порт Сасебо на юге Японии, близ Нагасаки. Надо признать, Пентагон всех перехитрил. В Сасебо нет боевитых леворадикальных профсоюзов, как на побережье Токийского залива. А жители этого небольшого городка прямо или косвенно обслуживают американскую военно-морскую базу. Так что желающих участвовать в демонстрациях протеста там гораздо меньше, чем в Йокосуке.
Поздно вечером, не сказав никому ни слова, я взял в кассе на станции метро авиабилет на первый утренний самолет до Нагасаки. Однако в пункте назначения меня уже ожидал «хвост». Как видно, компьютер засек мое неяпонское имя и просигнализировал кому надо.
Обычно японские спецслужбы меня не «пасли», а вели наружное наблюдение только во время моих поездок по стране. Они хорошо знали, «кто есть кто» среди моих коллег. Ведь корреспондент «Правды» мог тратить на представительские цели 100 долларов в год, а корреспондент «Нового времени» — 1000 долларов в месяц; сделать выводы было нетрудно.
В целом мои отношения с контрразведчиками были корректными. У меня не было нужды от них отрываться. А они не пытались делать компрометирующие снимки «человека, похожего на корреспондента «Правды». Хотя поводы для этого порой бывали.
Это не исключало попыток при необходимости вставлять мне палки в колеса. Так было и на сей раз. Я взял такси от Нагасаки до Сасебо. Однако при въезде в город нас остановил полицейский патруль. Водителя обвинили в нарушении правил, полтора часа оформляли какие-то протоколы. Все это было инсценировано, чтобы к заходу атомной субмарины в порт советский журналист опоздал. Но я успел, присутствовал на митинге протеста, который вскоре состоялся перед штабом базы, написал репортаж с места события.
Осталось передать текст в газету. Редакция ежедневно вызывала меня в три часа дня по-местному. Требовалось срочно сообщить на токийскую телефонную станцию мой номер в Сасебо и перевести туда вызов. Центр города был оцеплен, добраться до какой-нибудь гостиницы и снять там комнату не было времени.
Поэтому я рискнул зайти в американский офицерский клуб напротив главных ворот базы. Расчет на чувство солидарности с иностранцем, оказавшимся среди азиатов, оправдался. Я приветственно махнул рукой часовому, он — мне.
Уверенной походкой Штирлица прошел в бар. Заказал у негра за стойкой пива, узнал у него номер здешнего телефона и по-японски попросил знакомого клерка на токийском телефонном узле перевести вызов из моей газеты на американский офицерский клуб в Сасебо. Через несколько минут телефон зазвонил, и я услышал в трубке голос правдинской стенографистки:
— Передавать будете?
Начал диктовать текст, естественно, по-русски. Американские офицеры за соседними столиками стали недоуменно переглядываться. Засветился я, когда передавал по буквам название порта: «Сергей — Анна — Сергей — Елена — Борис — Ольга» (слишком много русских имен подряд). Вокруг меня началось какое-то движение. Появился вахтенный офицер в сопровождении двух морских пехотинцев. К счастью, связь не прервали, дали договорить и попросили документы. Я предъявил карточку международного пресс-клуба и поблагодарил за телефон.
— Москва, «Правда», — громко прочитал офицер. — Стало быть, приехали афишировать антиамериканские демонстрации? А вы написали о тех жителях, которые приветствовали заход «Морского дракона»? (Тут лейтенант был прав. Я действительно не упомянул о местных проститутках и хозяевах питейных заведений, вышедших на причал с плакатом «Добро пожаловать!») Ну что ж, вам, наверное, пора присоединиться к вашим единомышленникам!
Рослые морские пехотинцы взяли меня под локти и вежливо, но напористо вытолкнули из дверей американского офицерского клуба. И тут я оказался лицом к лицу с шеренгами возбужденных демонстрантов. Их кулаки тянулись прямо к моему носу, а от адресованных мне возгласов: «Янки, убирайтесь домой!» — пробирала дрожь. В меня бросали перезрелые помидоры (гнилых в Японии, как видно, не нашлось). А когда рабочих сменили студенты, из колонны полетели банки от пива и, что гораздо хуже, бутылки от пепси-колы.