Калгари 88. Том 4
Шрифт:
— Чего она бросила у тебя кататься? — усмехнулся Ксенофонтов, обращаясь к Левковцеву. — Как будто впервые моих фигуристок увидела.
— Это естественно, — пожал плечами Левковцев. — Внутри нашей спортшколы у Люды мало конкуренции. Кроме Марины, никто больше не катается на её уровне. Люде интересно посмотреть на других конкуренток. И твои чем-то её заинтересовали. Кстати, у Люды интересные комбинации шагов иногда получаются. Мне кажется, «школа» для неё крайне унылое и неинтересное состязание.
На ксенофонтовских фигуристок обратила внимание и Татьяна Петровна. «А всё-таки я не ошиблась в Малининой», —
Уже сидя на скамейке и расшнуровывая ботинки, Татьяна Петровна вспоминала тренировки, виденные сегодня, и понимала, что если соревнование состоялось бы именно сейчас, определить победителя было бы крайне трудно — все девчонки откатались достойно. И эта запомнившаяся необычность Хмельницкой… Люда словно постоянно была в образах своих программ и непроизвольно отыгрывала их, незаметно от себя самой. Она словно все их держала в памяти, и программы в каждом конкретном моменте времени овладевали телом девочки. Даже при исполнении фигур руки Хмельницкой двигались с красотой и грацией, ноги были очень красивыми, а их законченные позиции на шагах производили очень сильное впечатление. Даже выражение лица Люды играло на неё — оно было каким-то одухотворённым и полным скрытых эмоций. «Она может отыграть любой образ, и всегда будет казаться, что он как нельзя лучше подходит именно ей», — подумала Татьяна Петровна.
Знай она, какие «возвышенные» и «одухотворённые» чувства владеют Ариной, то сильно бы удивилась.
«Какой кринж. Кто придумал это поганое дерьмо?» — с неудовольствием и злобой подумала Арина, в десятый раз с ангельской улыбкой вычерчивая обязательные фигуры на льду. — «Хорошо, что в наше время такого нет. Как дурочка одно и тоже катаешь».
Но на людях это сказать было невозможно, поэтому Арина делала счастливую одухотворённую физиономию и катала именно то, что сказал её тренер. Впрочем, Левковцев под конец тренировки почти не следил за катанием своих спортсменов. Сильное расстройство было от снятия Горинского. Артур мог, когда всё сложится, откататься как бог фигурного катания. Но были и вот такие закидоны. И это не шуточки! Захотел — пришёл, захотел — ушёл. Снятие спортсмена с соревнований влекло большие проблемы как тренеру, так и самому спортсмену — придётся писать объяснительные директору ДЮСШОР и председателю комитета по физкультуре и спорту Екатинска. Оставалась только одна надежда на шанс избежать этого — привезти золото областного чемпионата в категории юниорок…
… Погода стояла хорошая — конец зимы, который всегда дарит надежду на нечто прекрасное, доселе невиданное в скучной жизни. В парковых аллеях туристической базы «Коуровская», служившей зимней резиденцией партийных функционеров, нынче было свежо и солнечно. Белки прыгали по соснам, роняя иголки и кусочки коры на старый ноздреватый снег, а где-то в дальней чаще громко ревел марал. Борис Николаевич
— Так говоришь, из Москвы разнарядка пришла слежку за мной учудить? — весело спросил Ельцин, хотя Корнилов абсолютно не видел никаких причин для радости.
— Оттуда, — кивнул головой Корнилов в сторону запада. — И скорее всего, это сам генсек задание дал. Чебрикову никто не посмел бы такое указание дать, это прерогатива генсека. Так что… Думай, Борис Николаич…
Немного погуляли молча, потом Корнилов остановился на дорожке, хрустнув снегом и посмотрел в глаза Ельцину:
— Говори, Николаич, что случилось. Во что ты вляпался.
— Ха-ха-ха! Ну ты даёшь! — рассмеялся Ельцин. — Куда я могу вляпаться? Вызвал меня Горбач и пропесочил за то, что я постоянно к вам мотаюсь, что забыть нашу теплу компашку не могу, понимашь. А он наверное подумал невесть что, как будто я тут заговор готовлю, свергать его собираюсь…
— Смех-то смехом, — строго сказал Корнилов. — Но такие задания не дают просто так. Ты одно из первых лиц государства сейчас. Такие как ты, Николаич, сами указания Комитету отдают. Моё дело тебя предупредить, что не всё гладко. Смотри в оба. Я ж тебе не сказал, какое именно указание мне пришло. А сказали мне прислать отчёт о том, где ты был, когда приезжал прошлый раз, с кем виделся, куда ходил, что говорил.
— Ха-ха-ха! — опять рассмеялся Ельцин. — С кем виделся? Со всем городом Екатинском! Со всем советским народом, понимашь, который работает и день и ночь, чтоб Москва жировала. Они там, Юра, икру чёрну в универмаге продают и осетрину. А у нас масло сливочно по талонам.
— Ну, я-то это знаю, — осторожно сказал Корнилов. — Скажу так — Горбач, похоже, не доверяет тебе.
— А с этим я разберусь сам, — голос Ельцина стал приобрёл зловещий оттенок. — Рано или поздно… Я им на 27 съезде партии решил сказать кое-что понимашь… Он скоро, через пару неделек будет.
— Понятно… — невнятно ответил Корнилов. — На рожон только не лезь. Ладно… Что мы о грустном. Давай о сегодняшнем. Ты, вроде бы, говорил, собираешься Дворец спорта профсоюзов посетить?
— Хочу! — согласился Ельцин. — Обещал одной девчонке, екатинской фигуристке, что приеду посмотреть, как екатинцы выполнили мой наказ. К ней отнеслись несправедливо, и я принял участие в её судьбе, о чём нисколько не жалею.
— Завтра утром в актовом зале дворца будет собрание ответственных лиц чемпионата, — заявил Корнилов. — Можно там и узнать всё.
— А вот это хорошо, — обрадовался Ельцин. — Можно и поприсутствовать. Послушать, что скажут ответственные товарищи. Ну да ладно, давай в домик пойдем, там всё и обсудим…
…Смеркалось. Короткий февральский день плавно переходил в вечер. Вечерний Свердловск навевал уныние, особенно если предстояло тащиться в общежитие через весь город — Арина смотрела в огромное окно вестибюля Дворца спорта и не видела «Икарус» на стоянке.
— Владимир Сергеевич! А там автобуса нет! — обеспокоенно сказала Арина, обернувшись к тренеру.