Калинин
Шрифт:
Однако за вечерним чаем Сергей Есенин понял, что ошибался: Калинин в разговоре с ним наизусть цитировал большие куски из его стихотворений. Есенин расчувствовался и начал читать:
Да! Теперь решено. Без возврата Я покинул родные поля. Уж не будут листвою крылатой Надо мною звенеть тополя. НизкийЕсенину казалось, что его стихотворения выражают сокровенные чувства крестьянина, и он опять попросил Калинина подтвердить это.
— Может быть, и выражают, — сказал Михаил Иванович, — но мне кажется, что это скорее наивные ощущения поэта, чем чувства настоящего крестьянина.
— Но разве я сам не крестьянин по плоти и крови? Я-то знаю, что чувствует крестьянин. Я родился в деревне и вырос в ней.
— Я тоже, — ответил Калинин. — И многие наши комиссары и писатели родом из деревни. Но старые интересы вытесняются новыми. В городе мы скоро отвыкаем от деревни.
— Кто угодно, но только не я, — возразил Есенин и снова заговорил стихами:
Русь, моя деревянная Русь! Я один твой певец и глашатай. Звериных стихов моих грусть Я кормил резедой и мятой.— Очень хорошо, — снова похвалил поэта Калинин. — Но жить в этих деревянных лачугах не так уж хорошо. Тараканы, пьянство и суеверия — в этом нет никакой романтики. Мы стараемся избавиться от этого. Мы хотим создать новую деревню, новую жизнь. Сделать это, сидя в кафе, идеализируя нашу отсталость, нельзя. Послушай, Сергей, — Калинин оживился, — у тебя есть талант и вдохновение. Почему бы тебе не вернуться в деревню, не принять участие в ее борьбе, не выразить ее надежды, не стать певцом новой жизни? Вот это принесло бы пользу и тебе, и твоей поэзии, и России!
И такой неожиданной и правильной показалась эта мысль Есенину, что он и не заикнулся тогда о квартире. Он уехал, решив принять совет «всесоюзного старосты».
В декабре 1930 года умерла Мария Васильевна. Однажды в студеный вечер легла спать — и не проснулась.
— Она не умела ни читать, ни писать, — сказал о ней как-то Михаил Иванович писателю М. Пришвину, — знавала и горе и голод. И она часто говорила: «Жизнь пройти — не поле перейти». Но она любила жизнь и до последнего дня не переставала работать.
Больше в своем домике в Троице Калинин не жил. Видно, не хотелось идти туда, где все напоминало о матери. Но отпуск по-прежнему он проводил на родине. До 1935 года Михаил Иванович ежегодно приезжал в Тетьково, где на месте прежней усадьбы Мордухай-Болтовских был выстроен дом отдыха.
В ПРИЕМНОЙ
Дом на Воздвиженке, где еще в 1919 году обосновалась приемная Калинина, вскоре стал известен всей стране. Сюда шли и ехали люди из Москвы, из Ленинграда, Перми, Оренбурга, Симферополя, из городов, больших и малых, из сел, ближних и захолустных. В дни приема москвичи часто видели Калинина, выходящего из Троицких ворот Кремля.
Сутулый и сосредоточенный, опирающийся на крепкую палку с отполированной от долгого употребления рукояткой, с черным портфелем в руках, он шел своей легкой походкой, мягко улыбаясь в ответ на приветствия встречных.
— Здравствуйте. Здравствуйте…
Из-под поседевших бровей глаза смотрели ласково и просто. Людям казалось, будто идет старый знакомый, милый, добрый человек.
Придя в свой кабинет, Калинин обычно садился к столу. Так он молча сидел некоторое время, собираясь с мыслями. Потом выходил в приемную, где толпился, ожидая его, народ. Михаил Иванович здоровался со всеми, подходил к деревянному барьерчику и спрашивал у первого в очереди:
— Какое у вас дело?
Если видел, что человек волнуется, говорил спокойно:
— Волноваться не надо. Говорите просто, на что жалуетесь, чего просите.
Потом, установив суть просьбы, осторожно выяснял, с кем имеет дело. Чаще всего ему легко удавалось это сделать и быстро найти верное решение. Со стороны казалось невероятным, как этот человек, мимо которого постоянно течет огромный людской поток, как он умудряется после двух-трех вопросов безошибочно угадывать, кто действительно нуждается в его помощи, а кто пришел требовать не принадлежащее ему по праву. Последним он говорил без обиняков:
— Просьба ваша незаконна, помочь ничем не могу.
Но отказывал Калинин редко и осторожно. Он знал по опыту, что к нему обращаются, как правило, лишь в тех случаях, когда полностью уверены в своей правоте. Чаще всего так и бывало.
Из Средневолжского края прислал письмо крестьянин Казанцев. Его хозяйство местные власти признали кулацким. Казанцева «раскулачили», отобрали дом и имущество и обложили индивидуальным налогом в 1250 рублей. Мало того, вскоре Казанцева арестовали, но за отсутствием обоснованных обвинений выпустили. Однако за это время все его имущество было отобрано.
Михаил Иванович запросил объяснение у председателя горсовета Балакова, где жил Казанцев. Председатель прислал письмо, сообщил, что репрессии к Казанцеву были применены «без проверки предъявленных к нему обвинений», без учета того обстоятельства, что он имел почти полувековой производственный стаж.
Калинин настоял на том, чтобы всех лиц, совершивших беззаконие, строго наказали, а заявителю возвратили принадлежащее ему имущество.
Михаил Иванович всегда помнил, как непримиримо боролся со всякого рода волокитой и бюрократизмом Владимир Ильич Ленин. И в своей работе он стремился поступать так же. В то же время он хорошо понимал, что, когда человек долгое время работает с жалобами, он привыкает к ним, острота восприятия, чуткость к человеческой беде у него притупляется, подчас появляется формальное отношение к жалобе, стремление поскорее избавиться от жалобы — переслать ее в другое ведомство или формально отписаться.
Если где нужно уметь применять политику, рассуждал Михаил Иванович, так это именно в вопросе рассмотрения жалоб, ибо в наших условиях каждое решение есть политика. Правильное решение касается не только одного человека, одной деревни. Оно становится известным далеко в округе. Тут сами массы выступают в роли агитаторов, они это решение разнесут всюду. Вот почему рассмотрение жалоб — это один из важных проводников коммунизма.
Именно поэтому тем, кто был обижен несправедливо, он помогал немедля или обещал решить дело в ближайшее время.