Калитка, отворись!
Шрифт:
— Мне очень там нравится, — продолжала она между тем бормотать быстро-быстро. У неё кружилась голова. — И ведь опыт можно перенять. Потом я у себя в школе скажу, чтобы организовали такую бригаду, а ты у себя… Или, может, ты останешься у нас жить, а?
— Нет, моя мама скоро приедет… Но это ты здорово придумала — перенять! Мне и в голову не пришло…
— А костёр будем жечь?
— Конечно, будем.
Нюрка принялась рассказывать о Чумаке, какой он хороший. Зина вздохнула: наконец передышка. Сказала:
— Почему тебе всё время встречаются
— А Витька?
— Что — Витька?
— Разве ты в него не влюбилась?
— Я ни в кого не влюблялась… Кроме тебя.
Нюрка рассмеялась:
— У тебя гусиная кожа. Давай ещё пошлёпаю.
— Ай, не надо!
— А ты красивая. У тебя замечательные косы. Вот бы мне такие!
— А мне всегда хотелось быть курчавой, как ты.
— Ну уж! А я бы хотела твой ум и столько прочесть книг! Ты замечательно умная. Какой у тебя, должно быть, будет муж! Как Багрицкий!
— Почему — Багрицкий?
— Ну — как Чумак.
— Не будет у меня никакого мужа!
— Ну и не надо… А глаза у нас одинаковые.
— Да ну?
— Правда. У тебя синие.
— И у тебя синие. Если бы тут сидеть вечно!
— Нет, пора идти. Уже подсохло. Чумак, наверное, уже ждёт.
Они оделись.
— Погоди, — просит Зина. — Давай на прощание угадаем, как называется речка.
— Прозрачная, — говорит Нюрка.
— Счастливая, — говорит Зина.
— Быстрянка, — говорит Нюрка.
— Рубикон! — со вздохом произносит Зина.
— Река — Песенка, — смеётся Нюрка.
А река называлась просто Кучук, и Нюрка это знала.
Работали ещё полтора дня. Тянули и тянули блестящую ленту по траве, снова сухой, по колючкам, которые стёрли до белизны сапоги Жоры и Чумака, а Зине и Нюрке исцарапали ноги. У Нюрки царапины белые по смуглой коже, у Зины — розовые, из них то и дело сочится кровь.
Пожалуй, это самая приятная работа из всех, если бы не так кололись колючки, если бы не так хотелось пить. И если бы… не тот разговор о бригаде… Как раньше Зина в мыслях раздула свой поступок с близнецами до чуть ли не подвига, так сейчас эта маленькая и вначале не очень смутившая её ложь вырастала в её глазах до чудовищных размеров. До размеров катастрофы.
Зина работала молча: от разговоров ещё больше хочется пить. Нюрка не пыталась с нею заговаривать. И Чумак не говорил ничего постороннего. А Жора спал на ходу. Никогда ещё не разговаривали так мало, как в эти два дня.
Утром и вечером и ещё одним утром Нюрка ходила на почту. Телеграмма, конечно, не пришла. Папа хотел было поговорить с Нюркой, но Зина старалась не оставлять их наедине, а когда они были втроём, всё время заговаривала на другие темы. Это ей удавалось. То ли папа понял, чего она хочет, то ли он слишком был погружён в свою болезнь… К тому же, видимо, папе совсем неплохо было здесь без маминых забот и волнений. Он купался по утрам в реке, соблюдал диету, открыто глотал лекарства, вволю лежал на кровати и читал книги. Как-никак, ведь это был его отпуск.
В последний день, во второй его половине, когда всё уже было закончено, девочки пошли проститься с речкой Песенкой.
На дороге буграми застыла изъезженная грязь. На берегу и в воде стояли и лежали коровы, хвосты их равномерно болтались из стороны в сторону, как «дворник» по стеклу автомобиля. Коровы глядели в пыльное небо, мычали беззвучно, словно вобрав в себя все изнеможение, всю лень этого душного дня…
Девчонки окунулись по разу, но прохладнее им не стало. Они разлеглись на песке, лицом вниз, невдалеке от коров. Плюнешь в песок, поднесёшь песок со слюной к уху в сжатом кулаке — пищит; вот и всё развлечение.
— Неужели Эля может обмануть? — сказала Нюрка, поворачиваясь в Зинину сторону. — Не может она обмануть.
Зина положила лоб на сплетённые пальцы:
— Каждый может обмануть. — Голос её звучал глухо. — Давай, Нюра, загадаем; если вечером не придёт телеграмма, завтра едем вместе с Чумаком.
Нюрка села:
— Погоди. Может, ты не хочешь в бригаду? Так и не будем добиваться.
Зина плотно прижалась к песку и назло себе, назло неизвестно кому сказала:
— Хочу! Чего ты ко мне пристаёшь!
…Возле общих вагонов ещё тянулись цепочки людей. По перрону прогуливались другие люди в ожидании других поездов. Бегали дети. Никто никого не провожал. Внутри плацкартного было просторно. Полки блестели. По стёклам рассыпались пыльные рябинки — следы недавнего забытого дождя. «Чудно, у меня есть билет, не надо лезть в ящик», — подумала Нюрка, предвкушая удовольствие от этой поездки вместе с Зиной и Чумаком.
— Зина, пойдём постоим на воздухе, душно.
— Пойдём.
Зинин папа сидел, навалясь грудью на столик, ворчал на Чумака:
— Отстанут. Сейчас отправление. Верните их, Чумак. Вы же имеете влияние на мою племянницу, как я заметил.
— Ничего с ними не случится.
— А! Вы говорите, как мальчишка!
— Благодарю.
— Нет, эта моя племянница такое чудо, что никогда нельзя быть уверенным. Обязательно что-нибудь выкинет. В конце концов, она скоро паспорт получит, а дядя должен за ней гонять бог знает куда.
— Ничего она не выкинет. Просто ей грустно.
— С чего бы?
— Ну, хотя бы потому, что подруга не прислала ей телеграммы.
Папа засмеялся и рассказал про то, что телеграммы не будет. Чумак выслушал с недоумением и ничего не успел спросить, а Жора, изнывавший от скуки и ленившийся выйти в тамбур, обрадовался поводу наконец поднять себя с места. Он хлопнул папу по плечу:
— Не волнуйтесь, доктор, сейчас я их приведу к вам на верёвочке.
Папа хотел было попросить его не рассказывать Нюрке ничего, но не успел.
— Как жаль, что почта была закрыта, когда мы уезжали, — говорила между тем Нюрка.