Калитка, отворись!
Шрифт:
— Ну и работёнка! — сказал Жора. — Знай таскай на горбе.
Чумак закурил папиросу, спросил у химика:
— Ну, как у вас? Всё ещё ваш строительный бог пьёт водку вёдрами и возводит одни фундаменты, чтобы перевыполнить план?
— Э, батенька, когда это было! Отстали!
Химик, захлёбываясь, стал хвалиться строительством, и озёрами, и людьми, которые поверили в стройку и ещё раньше, когда было плохо, стали селиться вокруг. Он готов был говорить о своей работе с утра до ночи, а Чумак всё слушал и курил; по комнате, не смешиваясь с запахом свежих сосновых досок, плыл едкий дым.
А Нюрка вдруг вспомнила, что надо бы написать маме письмо, чтобы она не волновалась, если приедет раньше срока, и пошла на почту.
Стояло много каменных домов, некоторые были ещё не достроены, дальше тянулся пустырь с фундаментами, поросшими травой, о которых говорил Чумак, потом опять дома — посёлок. От земли поднимался пар с горьковатым привкусом полыни; видно, и здесь ночью шёл дождь. По дороге трудолюбиво полз бульдозер. Солнце уже припекало, и парень на бульдозере был в одной майке. Виднелось озеро, какое-то воспалённое, обложенное по берегам снегом… то есть, конечно, солью; Нюрке случалось видеть в степи такие озёра, но поменьше. Ей просто нравилось думать, что это снег.
В письме написала маме, что была в лагере вместе с Зиной, что Зина хорошая девочка, что теперь вместе с Зиной она работает на изысканиях. Это не было враньём, она знала, что так и будет. Один листок бумаги остался чистый, и она спрятала его в карман. Справилась у почтовой девушки, не приходила ли сюда Зина. Нет, такой здесь не было.
Вернулась, спросила у химика, где Чумак с Жорой и не поступала ли вчера на работу Зина. Нет, последние дни, насколько ему известно, никто не поступал на работу, а Чумак пошёл к строителям, велел ей подождать возле столовой.
Она ещё для верности сходила в отдел кадров, потом зашла в столовую — позавтракать. Там было пусто. Она села на алюминиевый стул, за алюминиевый столик. Тотчас откуда-то вышла женщина в телогрейке и в тёмном шерстяном платке, села рядом с ней. Когда Нюрка принесла себе еду на подносе, женщина сказала:
— А у меня сына убили…
— Здесь?
— В городе Будапеште.
— Кто его мог там убить?
— В тысяча девятьсот сорок пятом году.
У Нюрки и без того настроение было неважное и немного стыдно было сидеть в столовой в рабочее время, а теперь ей стало жутко. В сорок пятом году! За это время прошла вся сё жизнь, со всеми заботами, а для женщины в тёмном платке все эти четырнадцать лет были как один день.
— Не надо, тетя. У меня тоже отца убили на войне, — сказала она и сама думала, что говорит правду.
Женщина не утешилась.
— А у меня сына убили, — сказала она. — В городе Будапеште.
— Может, вы хотите есть, тётя, — спросила Нюрка, пододвигая ей еду.
Женщина взяла ложку и стала есть.
— В тысяча девятьсот сорок пятом году, — сказала она вместо благодарности.
Нюрка вышла на улицу, где её уже ждал Жора.
То, что делал Чумак, было ей интересно, и она сразу забыла женщину в платке и свое плохое настроение. Не забыла, а спрятала в глубь себя, чтобы вернуть, когда будет нужно. Сделалось это само собой, и она не знала, что придёт время, когда она станет делать так сознательно.
На большом пустыре Чумак сказал:
— Надо найти колышек, его вбили изыскатели прошлым летом.
«Шутит, — подумала Нюрка. — Шутит, конечно. Земля такая большая, поле такое большое, и всё заросло полынком, из которого делают веники, и сурепкой, и ползучей берёзкой, и молочаем, и кровохлебкой, и «калачиками», и колючками — попробуй найти на нём какую-то точку, если ты не волшебник!»
Но Чумак поставил её с вешкой. Отошел, посмотрел в план и, прищурив один глаз, припал к теодолиту; рюкзак зелёным горбом торчал у него на спине. Он махал руками. Нюрка двигала вешку. Вправо… Влево… Назад… «Если он найдёт — я найду Зину», — загадала она. Еще чуть влево… Вправо… Вперёд…
— Хорош! — закричал Чумак, подбежал, присел на корточки, выдернул куст репейника у вешки, разрыл землю и показал Нюрке колышек.
Потом она тянула по земле двадцати метровую стальную ленту, прикалывая её шпильками. Нужен был ещё один человек, который бы, идя сзади, вытаскивал шпильки, а так Нюрке приходилось бегать за ними самой — Жора был занят чем-то своим. Она выдёргивала шпильку из земли и вешала на кольцо. Когда в руке не оставалось больше шпилек, а все они звенели на кольце, значит — отмерено сто метров и можно кричать: «Пикет!» Она изо всех сил старалась не перепутать, она не хотела, чтобы Чумак взял другого рабочего, кроме Зины. Приходилось ещё тащить на себе вещи, и к вечеру Нюрка устала и ей очень хотелось есть. И ещё хотелось искупаться в озере. Она сказала об этом Чумаку.
— Что ж ты за бродяга, если не знаешь! — засмеялся он. — Потом пришлось бы в баню бежать, от соли отмываться.
— Да ну?
— Вот тебе и «да ну»! Зато можно лежать на воде и читать газету. Как в Мёртвом море.
Жора рассеянно смотрел по сторонам и, увидев свинью, говорил: «Вот бы её сейчас в котёл!», а увидев гуся — «Эх, ощипать бы и зажарить». При этом взгляд его выпуклых глаз становился нежным и мечтательным.
Весь день они разжимали губы только затем, чтобы сказать «хорош» или «пикет», и теперь, заговорив, поняли, как устали. Не хотелось никуда идти, а уже темнело, и Чумак сказал виновато:
— Что, если никого не беспокоить, а переночевать в степи? Не побоитесь?
Нюрка боялась только, как бы он не передумал. Но Жора смотрел на дело иначе. Он обиделся: «Вам бы только в степи! Для того мы и с рюкзаками целый день таскались, будь они прокляты! С другими работа как работа, а с вами сплошное испытание на прочность!»
— Стоп, Жорочка, улыбнись. Тебе это больше идёт. К тому же учти — от злости люди старятся.
Техник улыбнулся, но потом всё же ушёл в посёлок, под крышу: утром он успел заметить на стене столовой объявление о танцах.
— Может, и ты пойдёшь? — спросил Чумак.
— Ну нет! — Нюрка затрясла головой.
— А не замёрзнешь?
— У меня телогрейка есть. Вот только бы поужинать.
— Это можно. У меня пшено в рюкзаке. И сало. Разве что соль…
— А из озера?
— Ну, от такой соли тебе, брат, не поздоровится… Ага, и соль нашлась. Вари, брат, кашу.
Он достал из рюкзака бутылку воды — чего у него только не было!
Кашу сварили на костре. И пахло дымом от каши, и дымом костра, и ветром. И было совсем хорошо, и вылетали из костра лёгкие огни, летучие огни, они исчезали на земле и возрождались звёздами в небе, и тогда Чумак стал читать стихи: