Каллиграфия
Шрифт:
С тех пор, как они, пробороздив изрядные колеи, покинули виноградную плантацию, прошло, ни много ни мало, полдня, и за эти полдня Люси несколько раз останавливала машину на пыльной обочине, чтобы размяться, или подкрепиться вином, или утолить любопытство ненавистной Джулии, вдруг обнаруживавшей близ дороги диковинные цветы, или же унять беспокойного Франческо, который то и дело ссорился с Джейн. А однажды, уходя от мнимой слежки, Люси едва не сломала коробку передач.
К вечеру они были уже далеко от Ираклиона, и следовало подумать о ночлеге. Франческо расхрабрился, сказав, что будет спать на голой земле, в пустоши. Огни
— Знать бы, где мы находимся, — зевая, проронила Венто и, сунув руки в карманы своих широких брюк, зашагала по тропе к близлежащему холму. Она решила взобраться на самую его верхушку и, пока еще не совсем стемнело, осмотреть местность. Назойливо хрустел под ногами щебень, косые лучи солнца золотились в волосах, и подувал легкий ветерок.
— Мы тебе надоели, да? — послышался голосок взбиравшейся по откосу Джейн. — Сбежала от нас, стоишь здесь совсем одна, а одному ведь неуютно.
— Кому как, — пожала плечами Джулия. — Глянь, какой закат!
— Брр, — поёжилась англичанка, шмыгнув носом. — После пожара я как-то болезненно воспринимаю закаты, особенно такие алые, как этот. Если честно, мне очень стыдно за мое недавнее поведение, — вздохнув, добавила она. — Я была точно одержимая, мечтала, чтобы весь мир полетел в тартарары, чтобы все страдали так же, как и я. Скажи, это эгоизм?
— Наверное, — неохотно отозвалась Венто.
Воздух полнился стрекотанием кузнечиков, жужжанием мух, шепотом отдаленного прибоя, и почти осязаемыми казались последние, малиново-красные лучи солнца.
— Да, эгоизм того, кто любит, самый страшный, — развила свою мысль Джейн. — Эгоистичная любовь обращается во вредоносное оружие. Это ли не парадокс?! А ведь я помнила предсказание, помнила — и всё ж пренебрегла им. Никто не заставлял меня бросаться с головой в любовный омут… Теперь, когда всё позади, и горестно, и легко.
Она еще что-то говорила, вздыхала, роняла слезы, однако речи ее постепенно отошли для Джулии на второй план. Великолепие вечера: кобальтово-красный шар заходящего светила, синие тона небес, шелест травы и ласкающий ветер — всё это очаровывало, запечатлевая в душе неповторимый облик тишины.
Глава 19. Названная сестра
Прилла Айн, она же Аннет Веку, без колебаний относительно участи своих недругов, торжествующе предстала перед Туоно, когда тот, сидя за ресторанным столиком, ковырял вилкой греческий салат и с предвкушением поглядывал на кружку пенящегося пива.
— Моя роль в этой пьесе сыграна, — сказала Веку. — Я заслужила вознаграждение.
Часто моргая, Туоно поднял на нее свои свинячьи глазки, словно бы не понимая, о чем она толкует, и почти механически вручил официанту чаевые.
— Вознаграждение? — переспросил он, сощурившись так, что от глаз остались одни щелки. — Это что ж ты такого особенного сделала? Ты мстила, потому что так было угодно тебе. Разве ж я тебя принуждал?
— Не открещивайтесь, не надо, — с нажимом проговорила Аннет. — Вы тоже были заинтересованы в их смерти.
— А доказательства? Где доказательства? — понизил голос Туоно. — Можешь ли ты утверждать,
— Будет исполнено исправнейшим образом, — уязвлено вздернув подбородок, отчеканила Аннет.
Хранительница расчесывала свои длинные, блестящие волосы, чтобы уложить их в скромный пучок; улыбалась сама себе, погожему утру и прыгавшей по подоконнику птичке — пересмешке, когда клетчатая дверная створка вдруг отъехала в сторону и на пороге, переминаясь с ноги на ногу, возникла Клеопатра.
— Не стесняйся, проходи, дорогая! Не правда ль, цвет сакуры сегодня необычайно ярок?
— Да я как-то не обратила внимания, — призналась кенийка, глядя в пол. — Прости меня, Аризу-сан, всю ночь я промучилась, не давали покоя мысли… И пространен твой Сад, и пригож, да только не могу я без Джулии. Всякий раз, как она приезжает, сердце радуется, а как прощаться пора, такая наваливается грусть, такая кручина! И ничего с этим не поделаешь. Мы словно сестры друг другу.
— Родных, пусть даже не по крови, негоже разлучать, — покачала головой японка. — Но и воссоединиться вы пока не можете. Твоя названая сестра сейчас на очень опасном задании. Кто знает, каков будет исход?!
— Не говори, не говори! Зачем пророчишь ты несчастья?! — Глаза Клеопатры расширились, а смуглая, шоколадная кожа приобрела камелопардовый оттенок. — Она меня согрела, приютила, когда я в том нуждалась. Так неужели ж дожидаться, пока над нею грянет гром? И если уж грозит опасность, то пусть грозит обеим нам!
— Твоя готовность мне не чужда, я тоже буду помогать, но издали, не вмешиваясь в схватку. Похвально жизнь свою отдать за жизнь другого, но поразмысли: может быть, полезней ты в саду?
— Я поразмыслила, — сказала Клеопатра, надувшись, как индюк. — Хочу на Крит.
— Тебя удерживать, я вижу, смысла нет, — смиренно проговорила Аризу Кей, и на ее прекрасном лице мелькнула тень. Так легкая рябь пробегает по глади пруда. — Всё равно ведь не усидишь.
Внезапно она оживилась, взглянув на Клеопатру с хитрецой:
— Раз ты так рвешься в Грецию, не передашь ли Джулии кое-что? Самой мне отлучаться недосуг, поэтому, я подумала…
— Рада служить! — поспешно отозвалась африканка. — А что за бандероль?