Камбрийская сноровка
Шрифт:
Но подобные тирады редки. Обычно звучит простое:
— Почтеннейший, зачем брать телячьи мозги, когда есть суп из кролика? Да, не хуже чем на Сицилии!
— Привет тебе! Что задержался?
— Этот соус. С ним пробовал? А листья боярышника пока кладут сушеные, с прошлой весны…
— А для меня что–нибудь есть?
— Посмотрим…
Среди чаш и тарелок появляются дощечки — вощеные и нет. По вощеным царапают палочки деревянные, по простым деревянным сланцевые.
— Мой трюм полон, друзья, но есть место в офицерской каюте. Небольшой тюк возьму… Что? Сланцевые
— Надеюсь… В дороге пишущая палочка лучше, чем перо и чернила. Не брызгает. Но — не уверен. Потому и небольшой тюк.
— Восковая табличка тоже не брызгает.
— Зато воск слишком легко затирается… Шансы есть!
Тюк с несколькими сотнями сланцевых палочек нашел место на борту уходящего на Карфаген дромона. А рядом обсуждают виденное с городской стены поле. Хорошие всходы! Не ячмень, не овес… И тут знаток находится.
— Это им Сикамб привез в прошлом году. Да, уже прозвали «греческим зерном»…
Хорошая, мирная суета. Таким и его, Окты, город становится, только разговоры идут вокруг руды, железных криц, угля и леса. И у короля с сыном разговор такой же. Начинается с трапезы, но понемногу сворачивает на дело.
Принцу Пеаде не нравится разведенное вино. Да еще подогретое!
Король смеется:
— Так римляне здесь мерзнут! Горячее пиво — гадость, лекарство. Вот и приходится вино едва не кипятить.
— Угу. Только выходит еще хуже… Лучше уж кофе. Жаль, тут не подают: варварский напиток.
Старательно выдергивает из карпа косточки. Это блюдо, хоть и числится римским, совершенно английское: рыба, гарнир из репы, соус. Но дело ведь не только в том, что приготовят — важно, как!
— Все недоволен?
— Да! Тут рыжие–ушастые с чужеземками из дальних краев ревут друг другу в плечико, а меня невеста ждет… Я даже не знаю, насколько она похожа на портрет, что нам прислали. Художники–камбрийцы умеют льстить не хуже поэтов. Если все правда, я соглашусь, что маленькое княжество на краю моря стоит больших земель на севере и прикрытой спины. Или новой дружбы… — понизил голос, — с Кентом. Здешним–то некуда деваться: они уже воюют на нашей стороне.
Пенда вздохнул.
— Я больше не верю саксам. Тетку свою видел? То–то. Она готовится к постригу. Отказалась ехать с нами… вообще показываться людям. Хотя это была бы лучшая месть саксу, что прожил с ней много лет, а потом вдруг приказал отрезать нос и уши, да гнать взашей только оттого, что увидел, как шурин прикрыл пару бургов на границе. И я не хочу, чтобы ты однажды проснулся на супружеском ложе — от удара кинжалом под ребро. Саксы ценят только кровное родство, свойство для них ничто, даже если христианский священник объявит мужа и жену единой плотью.
Король замолк. После того, как он принял окончательное решение в пользу камбрийки, ему начал сниться сон: светловолосая женщина в коротком, по обычаю саксов, верхнем платье, безразлично смотрит, как Пеада — лишь чуть более взрослый, чем теперь, корчится у ее ног. Выглядывает в окно знакомого замка. Винчестер, резиденция Кенвалха Уэссекского! Сколько раз там доводилось пировать, а скоро придется осаждать. Женщина делает знак. Открываются ворота — в них влетают всадники в цветах Кента и рубят, рубят, рубят растерявшихся мерсийцев… Сыну не сказал, а с послом поделился. Говорил, все равно, посылают ли знак боги или уставший от беспокойных размышлений разум так изливает тревогу. Один сакс один раз ударил в спину. Один бритт один раз был верен — до смерти. Почему этого должно быть мало?
Принц Пеада пожимает плечами.
— Я не спорю. Просто хочется, чтобы у меня с женой было что–то кроме общих детей и верности…
Пенда откидывается на спинку стула и хохочет.
— Отец, ты чего?
Король смахивает с лица веселые слезы.
— Я и не знал, насколько мы переплелись с бриттами! Не думал, что тебе так запали в душу сказки, что пели сказители Кадуаллона. Знал бы, не сомневался. Это твое «что–то» для германца — болезнь, наказание, посланное богами. Для бритта — благородное безумие, дар. Счастье, даже в горе и вечной разлуке. Помнишь песню о Тристане и Изольде? По глазам вижу — да. Значит, дар богов? А где у нас ближайшая бриттская богиня? Бегает где–то в округе. То–то! Еще спрашиваешь, почему мы заехали сюда перед Кер–Мирддином?
Принц улыбается, собрался ответить… но от дверей раздается лязг шпор, бряцание оружия. Рыцарь хранительницы старается, чтобы его заметили, к стойке не идет — шествует. За ним — те самые варвары, о которых было столько разговоров. Чернявы, как римляне, странно одеты… И мечи у них кривые, как у Немайн!
Рыцарь между тем прихватил хозяина заведения за локоть, втолковывает что–то: негромко, но внушительно. Доносится:
— … личные гости хранительницы. Сам при них все время быть не могу, оставлю оруженосца, и…
«И» вошла последней: сланцевая палочка за островатым ухом, через плечо сумка с дощечками для письма, длинные пальцы сцеплены в замок. Озерная, и ее явно сорвали с занятий в Университете. Что значит — умная озерная? Верно… Аннонская ведьма.
Кто–то в зале, не больно и тихо, ляпнул:
— Поменялись!
Да. Аварочка в Жилую башню, ведьма — чужеземцам. На деле — обычная римская практика. Неофициальные послы оставили заложника, получили сопровождение, взяты на государственный кошт. В переводе с дипломатического: ждите, вас позовут… Что–то затевается. Что?
3
Англы за порог — Немайн следом. В дверях вспомнила, оглянулась:
— Эйра, идем. Хочу тебя познакомить…
Замолчала — на самом интересном месте. В голове полыхнула короткая озорная радость: тот, чью жизнь она помнит вместо своей, никогда бы так не поступил. Он предпочитал говорить точно. Немайн любит пробуждать интерес, и только потом позволять открытию свалиться в протянутую руку спелым яблоком. Человек больше ценит знание, которого хотел сам, а не то, что ему подбросили. Про насильно вколоченное — и речи нет. Вот и Эйра попалась: таблички под мышкой, шлем в руках, подошвы бойко стучат по ступенькам винтовой лестницы. Сестре уже интересно! Вот и хорошо. На площадке ее ждет выставленный навстречу палец и вопрос: