Камбрийская сноровка
Шрифт:
А еще — оружие богини! Неудивительно: она разом воин, волшебное существо и женщина. Клевец для Немайн — то же, что молот для Тора. Оружие похоже, и боги похожи: не лгут. Только у камбрийской богини волшебство не в оружии, а в кузне. Ее клевцы — обычные: над кузней висит знак собственного хранительницы поставщика боевых и чародейских кирок. Для одноразовой вещи булат и клеймо «LORN F» — «сделано Лорном» — дорого и не обязательно, передельная сталь в самый раз: второй раз точить не надо. Зато в кузове колесницы — с десяток новеньких, острых! Подходи, бронированный вражина!
— Это все — сталь? — у «элдерсмена» Пеады аж дыхание от восторга сперло.
Граф Окта полностью разделяет благоговение. Как любой воин, он знает откуда берутся мечи, тем более, что назначение послом в Камбрию принял с расчетом разжиться в стране знаменитых кузнецов хорошим оружием. Каких трудов стоит собрать руду, выплавить и перековать крицы, представляет. За меч весом в фунт английский кузнец просит денег, как за год обычного занятия ремеслом — а получается сыромятина, что гнется от сильного удара. Теперь у него на поясе славное оружие, равно прочное и твердое, но его ковал тот же мастер, что создал наследника знаменитого Эскалибура — для сиды. Право купить оружие по дорогой цене стало немалым подарком. А теперь средненький мастер, только глянув на серый клинок, объявляет:
— Он у тебя, светлейший посол, сварной! Разные части варили и ковали отдельно, закаливали тоже хитро, глиной обмазывали… Дорогая вещь, хорошая. Я бы мог сделать — но долго и хуже: Лорна мне не переплюнуть. Мы другим берем… пошли внутрь. Посмотрите волшебный молот в деле. Магия сидовская, белая — именуется механика.
Внутри — пекло, мастер рядом с тяжелой машиной не выглядит повелителем. Скорее наоборот, живая скала со вздохом соглашается слушаться рычагов: так уж и быть, по дружбе… ради сиды! Мастер налегает на рычаг — неподвижные деревянные колеса сдвигаются. Двигает другой — начинается бег по кругу. Молот взлетает — секунды! Сколько людей нужно, чтобы поднять такую же чушку простой лебедкой? Удар! Впустую, по наковальне. Но щипцы уже выхватили из горна истекающую желто–розовым жаром заготовку.
Удар! Золотистые искры — как оторочка дождевой капли, разлетаются в стороны. Зевакам лучше держаться подальше! Попади такая на кожу — прожжет до мяса, а на обмазанном глиной полу — безопасно потемнеет, станет сперва вишневой, потом черной.
Мастер работает — а подмастерье уже положил в горн новую заготовку. Потом друзьям из Мерсии объяснят: металл после плавки выходит годный, только пористый, непрочный. Потому из него нужно выколотить дурь. Убрать поры, выгнать шлак. Сталь не железо! Слиток даже расплавить нельзя, разве Немайн знает как — но пока таких премудростей не рассказывала. Но плавить и не надо, чтобы стал ковким, достаточно нагреть докрасна. А ковать теперь недолго: то, чего прежде молотобойцы добивались, неделю за неделей обрушивая кувалду на слиток, молот–великан делает за минуты. Немудрено. В нем этих кувалд, по весу… Только заготовку на наковальне поворачивай!
Конечно, и после этого остается много работы: нужно придать металлу форму, но и тут нечеловеческая сила ударов только на пользу. Потом заготовка должна остыть: точить нужно холодную. Потом снова в горн — перед закалкой.
— Могли бы работать быстрей, — пояснил мастер, — в горн больше одного слитка войдет. Только спешка того не стоит. Гильдия следит, чтобы мечи выходили не хуже шедевра. Сочтут портачом — отберут мою утреннюю кузницу…
Странный образ. Или — не образ?
— Почему утреннюю?
— Потому, что моя она восемь часов каждый день. Потом — чужая: вечернего мастера и ночного. Ночным быть плохо: человек не сид, ночью спать должен. Опять же, расход на масло для ламп. И все равно не так светло… Правда, наш ночной привык. Говорит, воздух прохладней — плюс. Каждое утро от него принимаю хозяйство — под приложенный палец. Мол, ничего не утрачено. Потом так же сдаю вечернему. Хлопотно, но спокойно. Зато еще два добрых человека с того же горна и молота кормятся. Сытно! Сами знаете цены. А я делаю восемь мечей каждый день… И все берет сида. Цену как объявила — не снижает. Чего еще желать? Ну, это мне. Но и вам стоит подумать: мой меч в бою не хуже сварного будет. А что после битвы иззубренный и тупой вручную не заточить — так берите новый, задешево! Моих десятка три за один ваш выйдет…
Вышли. Окта заметил — у короля на лбу густой пот, будто не на весеннем ветерке стоял и издали на чужой труд любовался, а вкалывал у самого горна… Пенда промакнул лицо краем плаща. Сказал:
— Пощупал… Словно пальцы оторвало! Понимаешь, что такое восемь мечей за утро?
Расчет простой — для того, кто озаботился изучить сидовские цифры. За день — двадцать четыре. Десять больших молотов дадут в день двести сорок. Сорок рядов по шесть человек: такой отряд на поле боя заметен! Дует ветер, течет река, кормятся люди — и, как река, течет на врага бесконечная колонна воинов. За месяц — легион. Не знамя, как в Британии — настоящий, римского штата. Вот и все о знаменитом греческом контракте! Прищурь глаза — увидишь: месяц, и безоружные ополченцы вооружены не топорами даже — сплошь мечами, прикрыты стеганым доспехом. Еще месяц — у каждого прибавятся простой щит и копье. Еще месяц — на каждом шлем…
Не такой, как взяли в походе на саксов — полоски накрест, поверх кожа. Не клепаный из четырех частей — у короля такой, и у самой Немайн! Сейчас делают такие, каких никто прежде не видел: кованые из одного куска. Клепаный, понятно, настолько прочен, насколько крепка самая слабая заклепка. Поди их все проверь! А этот врагу надо прорубать. Или вминать — но, опять же, цельный кусок, а не рвать заклепки.
Ткацкие станки проверять не стали. Сунулись только в валяльни. Труд сукновала — один из самых тяжких… Только и здесь мастер больше смотрит за машиной, чем занимается ручным ремеслом. Да сила ветра вместо силы воды: сукновальня не меха, остановится на время — горе невелико. И никакой волшбы, не считая машин. Только огромные деревянные столпы, словно великаньи ноги, пинают тюки с шерстяной тканью. И не злы они вовсе, только их равнодушие страшней любого гнева. Попади под них человек — так же безразлично перемелют в кровавый куль… А вот у молота душа воинская, недаром оружием занят — он–то бьет то, что может держать удар.
А что у машин есть души, хоть не людские и не звериные — точно. Те же ветряки — без сомнения живые. Смотритель рассказал, что собранные без Немайн машины вышли неправильными, скрипели, словно бы зубами, ломались. Вернулась — и все вернулось. Если ветряк от начала правильный, ничего ему не надо, кроме ухода и ветра. Раз построил — служить будет и внукам… Заглядывала ткачиха: у их гильдии и на торговлю сукнами привилегия.
— Новеньким интересуетесь? — спросила, — Вот вам, чего не жалко: пуговица.
Ткнула в лиф платья. Ну, это Окта уже видел. Даже в церкви слышал проповеди: мол, теперь у блудниц, носящих платья с вырезом ниже ложбинки, нет оправданий, что детей кормят! Пуговицу–то расстегнуть недолго. Значит, благочестивая жена может и под горло застегнуться. А то, как сида, и шею захватить стоячим воротом. Лиф с застежкой на пуговицах — вот фасон, одобряемый Церковью.
Оказывается, это не столько для святых отцов, сколько для ткачих: это у них грудь в разрез норовит выскочить, а ведь за станком и королевы стаивают! Ткать гобелен — куда здоровей, чем губить глаза вышивкой. В Мерсии дамы додумались прелести отдельной полосой ткани прихватывать. Хорошо, только детей кормить мешает…