Камбрийская сноровка
Шрифт:
— Хорошо… — говорит, — Но отчего твой разум остановился на этой мысли?
— Оттого, — отвечает Клидог, — что от союза со мной Дивед получает многократную выгоду. Во–первых, забывает про возможное нападение из Гвинеда. Общей границы у вас нет, но кроме горных перевалов и прибрежных долин есть и общий путь — море. Во–вторых, доказывает, что вы все–таки на этой земле не чужаки. Ваш клан давно в Камбрии обитает, но вы — десси, ирландцы. А вот я, или, скажем, Артуис ап Мейриг — исконные жители…
— То есть, — продолжил за него Рис ап Ноуи, — бритты.
И,
— Трусы и бездари, отдавшие свою землю саксам!
Зал, словно получив команду, вспыхивает злым шумом. Каждый стол — и каждый по–своему.
— Верно! — гремит север, — Мы — не бритты. Мы — камбрийцы! Вот я зимой четыре головы Хвикке взял… Да если бы каждый бритт артуровских времен взял по одной голове — никаких саксов на нашей земле б не осталось!
— Зато я первый в их лагерь ворвался!
— Ну, я–то на стене стояла… Зато муж! Он у меня скромный, сам не скажет, но даже не смотрит, что там с врагом после удара делается… Нет нужды… Хотите — щит кулаком проломит? Без всяких копий?
— На заклад? Без заклада не то веселье!
Щит не меч, в пиршественную залу вхож. И куда деваться ему, крепкому, беленому, когда его держат в восемь рук, чтоб не увернулся? Щепки летят! В бою все не так, удар редко приходится прямо, и ловкий часто берет верх над сильным…
Чиновный стол превратился в мечту разведчика. Не крапивное семя, брызжа в ярости слюной, мелочный сор под ноги королям метет — филиды, живые архивы британских держав, выбрасывают крючки и зацепы. У Эмилия память покороче, но до пергамента он все донесет, не расплескает. И начнет медленную и верную работу, именно что крапивную — из крапивных веревок рыболовные сети делают!
Врачи сварятся громко, выразительно и совершенно непонятно. Латынь Немайн знает, но названия хворей переменились, и все богатство сравнений и пожеланий благополучно ускользает даже от треугольных ушей.
У бардов слова понятны и сильны, но через меру обильны. Песни перепевают и выворачивают, стихи разбирают построчно, пословно и посложно. И как ловко друг друга поносят: иная хула на соперника выглядит как славословие своему королю… и, увы, не только королю. Каждый второй рискнул восхвалить римскую императрицу. И каждый четвертый — великую сиду. Так старались угодить, что в красавице, умнице да богатырше сиду можно было узнать только по имени. Что древнюю, что — настоящую.
Немайн патока приелась быстро. Повернула голову, брови сдвинула — не притихли, но дружно вернулись к славным королям, да друг к другу. Выходит, хорошо, что по Камбрии ходят сказки о бардах, вдруг седеющих от одного взгляда Неметоны… Может, не так уж плохо — быть древней сидой? Такой, которой все по плечу, и ума особого не надо, пока есть сила и пророческий дар. Сила, которая уже дрожит в мускулах, и дар, который требует обернуться к восточному столу, за которым вот–вот случится страшное.
Стол ремесленников. Оружейники, самые почтенные из всех, хвалятся умением и бьются об заклад — и добро, не здесь, на пиру, будут плавить и ковать! Потом.
Разве то, что все чаще звучит имя Немайн, как судьи, да все громче нарастает уверенное:
— Она наша! И сидит верно…
Да. Немайн сидит на восточной стороне королевского круга. И это плохо, потому что столы вот–вот начнут делить королей. Но это и вполовину не так плохо как то, что развели ювелиры и ткачи. Гильдии, женская наполовину и женская поголовно!
Голоса громкие, иные с тем серебром, что любой гам прошьет навылет. Немайн мгновение назад жалела, что сестра–римлянка плохо понимает по–камбрийски — теперь радуется. На востоке нарастает стремительный, неизобретательный, но ох и злой бабий лай. Хмель выплеснул то, что камбрийки привыкли прятать за достоинством воительниц, кровью и жизнью отвечающих за единое слово.
Начиналось с обычного — про руки, глаза да мозги, мол, такой не то, что уток сидовского станка — иглу костяную не доверить.
Выскочило — лютое, древнее. Времен, когда женщина была слишком слаба и слишком плохо вооружена, чтобы быть в состоянии убить другую. Дикое. И — римское! Изо ртов льется самое грязное и самое страшное, что только можно измыслить для поношения другой женщины — той, что назначена быть опорой дому, мужу и детям, хребтом семьи.
— Заткнись, порожний мех! Двоих мужей со света сжила — так и от третьего приплода нет… Тут не быки виноваты, коровенку надо под нож!
— Кто б говорил! Для меня без венчания и солененькое не в радость, а ты, сука течная, за труса вышла, что от походов под кровать хоронится — в которой ты с ухажерами кувыркаешься… И я–то не вру, примета есть: двойня от одного мужчины не урождается! А ты по зиме как раз двойню…
Немайн захотелось встать, пригрозить… Еще чуть — и перейдут грань, за которой неважно — действуют ли на пиру правила заезжего дома. Довольно одной вспомнить, что она не говорящий скот, а человек. Значит, воин, а всякий воин Камбрии знает слова, что на любом пиру, в важнейшем из заезжих домов не оставляют обидчику выхода и означают одно.
Поединок.
Не до победы, не до первой крови — до отрезанной головы побежденного!
Впрочем, лишь мужчины ограничиваются головой. Женщинам мало убить соперницу. Их обычай требует опозорить убитую — задрать платье, отрезать груди… Трофеи. В языческие времена их хранили — вместе с головой.
Немайн вспомнилась Анна. Теперь ученица, а когда–то чуть–чуть до взятия трофеев не дошло. Немайн скосила глаза вниз, на собственные прелести. Когда–то были бугорки, теперь холмы. Урок: иногда стоит меньше восторгаться чужим, которого себе не желаешь. А то можно и подарок получить. Трофей, который ни у кого отрезать не пришлось, но которым ученица и подруга гордится куда больше обладательницы.