Камень Книга седьмая
Шрифт:
– Дорогой, может, и на самом деле рассмотреть вариант женитьбы Алексея на этой Стефании? Люда-то дело говорит, может, из этого союза что-нибудь путное и получится?
– Нет, дорогая, уверен, что ничего хорошего не выйдет. Ты хочешь, чтобы мне Людовик под предлогом нашего родства на международной арене руки выкручивать начал? – он ухмыльнулся. – Или просто мечтаешь в Париже на старости лет пожить? Так я тебе это и без подобных крайностей могу устроить.
– А какова оценочная сумма приданого, которую Люда за Стефанию дает? – улыбнулась Мария Фёдоровна. – Я видела отчет специалистов, королек-то
– Брось, дорогая, – поморщился Николай. – Помнишь поговорку, не жили богато, нехuй и начинать? Сегодня акции дали, а завтра доли размыли или вообще все наши активы заморозили под надуманным предлогом. И что, снова внешнюю разведку напрягать точечными акциями устрашения наших европейских партнёров? Или войну объявлять? Нет уж, будем действовать по ранее разработанным планам и искать другие пути интеграции.
– Дай хоть помечтать… – «загрустила» Мария Фёдоровна. – И вообще, мне не очень хочется жить под одной крышей с какой-то там француженкой, наши девки всяко лучше.
– Конечно лучше! – ухмыльнулся Николай. – Наших-то ты сходу по своему обыкновению под лавку загоняешь, а эта француженка, не привыкшая к подобному обращению, может и зубки показать, да ещё и пожаловаться своему родственничку в Париж.
– Какой Париж, дорогой? – Отмахнулась императрица. – О чем это ты? Одна жалоба Алексею, и я сама буду делать все для того, чтобы не оказаться под лавкой…
По моей «нижайшей» просьбе дежурный разместил нас с Нарышкиным и Каранеевым в той самой большой камере, где я с Прохором, Иваном и братьями отходил после нападения покойного Тагильцева, и куда потом в «вертухайской» форме заявились три моих деда и отец.
Неудачливые дуэлянты молча разместились на шконках по разным углам камеры и сразу же улеглись, повернувшись к стенам головами. Я последовал их примеру и тоже развалился на соседних с нарышкинскими нарах, благо выбор позволял.
Разговоры разговаривать с молодыми людьми не собирался, а тем более их мирить – я им не нянька, не близкий друг, пусть сами ищут способ урегулировать конфликт. Единственное, завтра собирался переговорить с остальными лицами, причастными к дуэли, чтобы уже они предприняли все от них зависящее, чтобы… Короче, пусть предпринимают. Особую ставку делал на Багратиона, как на самого авторитетного молодого человека в этой компании, ну и на Николая с Александром Романовых.
Через полчаса незаметно для себя задремал, а проснулся от какого-то движения на гауптвахте. Буквально через минуту в камере вспыхнул свет, дверь открылась и в проеме появился полковник Удовиченко.
– Проходите, ваше высокопревосходительство. – Он сделал шаг вперед и в сторону, пропуская в камеру старика в темном костюме, в котором я узнал командира Отдельного корпуса жандармов генерала Нарышкина. – Вот тут они и отдыхают, голубчики…
Мы с младшим Нарышкиным вскочили, а за нами, потирая глаза, и Каранеев:
– Здравия желаем, ваше высокопревосходительство!
«Быстро же „мухоморы“ стуканули полковнику, а тот, по ходу, оперативно доложился Нарышкину, – мысленно поморщился я. – С другой стороны, может, это и к лучшему…»
Генерал оглядел нас хмурым взглядом и обратился к Удовиченко:
– Геннадий Иванович, я, с твоего дозволения, вот этого заберу на пару минут? – он указал на внука.
– Конечно, Петр Александрович, – кивнул полковник.
Когда главный жандарм империи с внуком вышли, Удовиченко повернулся ко мне:
– Курсант Романов, будьте так добры, проследуйте в свою… индивидуальную камеру.
– Есть, господин полковник. – И строевым шагом направился в коридор.
В самом коридоре услышал глухие удары и стоны из соседней камеры:
– Пока твой отец в этих сраных заграницах делами государственными занимается, – орал генерал, – ты у нас, крапивное семя, тут дуэли вздумал устраивать… – И новый звук удара. – Встать! Я тебе покажу, внучок, как Родину любить!..
– Равняйсь! Смирно! – это уже начал свою «беседу» на повышенных тонах с Каранеевым полковник. – В глаза смотреть, курсант! Здесь вам не тут, понимаешь! Ишь, распоясались! Сгною заживо! – И без перехода: – На каникулы, небось, домой собрались? К мамке?.. Отдохнуть от тягот службы и вечернего досуга? Отставить гробовое молчание и виноватый вид внешности! Отвечать четко, когда с вами разговаривает старший по званию!..
Что уж там ответил Каранеев, я, закрыв за собой дверь в камеру, не услышал, завалился на ставшую уже такой родной шконку и попытался снова заснуть. Однако мне это не удалось – буквально через пятнадцать минут в камеру заглянул Удовиченко:
– Курсант Романов, на выход, вам срочно надо подышать свежим ночным воздухом.
– Слушаюсь, господин полковник.
Сам Удовиченко остался в дежурке, а я прошел на крыльцо гауптвахты, где меня ожидал Нарышкин:
– Алексей, ты это… Спасибо, короче! – он выдавил из себя улыбку и потер костяшки на правой кисти.
– Рад стараться, Петр Александрович, – кивнул я. – Вы не сильно?.. – и указал на его руки.
– Мало еще, – генерал поморщился. – В увольнительную придет, я еще добавлю. И из дома подлеца не выпущу на все время праздников.
– А мне ваш внук показался очень разумным молодым человеком…
– Из-за чего хоть они? А то молчит как рыба об лед, и Каранеев тоже.
– Не в курсе. Мне Демидова с Хачатурян позвонили, вот я и сорвался. Девушки, кстати, тоже ничего не знают.
– Ясно. Ты это, Алексей, в среду в Ясенево приедешь?
– Хотелось бы, но я как раз до среды в училище.
– Орлов готовится, своих гоняет до седьмого пота. Давай, – он протянул мне руку, которую я и пожал, – до среды, и шагай спать. Деду Михаилу привет!
– Всего хорошего, Петр Александрович!
Во вторник утром нас с неудачливыми дуэлянтами до спортивного городка провожали мухоморы. Искренне обрадовавшись, я заметил, что Нарышкин прихрамывает и периодически потирает грудь, Каранеев же пребывает в крайне дурном настроении. В самом спортивном городке мы с молодыми людьми разделились: они пошли дальше, а меня мухоморы повели к моему курсу.