Камень огня
Шрифт:
— А если я помогу вам, ваше милостивейшее величество, какова будет награда?
— Награда? — хмыкнул король. — Я должен был догадаться, что к этому идет. Чего же ты просишь, мудрейший? — с издевкой спросил он, но чародей отринул насмешку.
— Камень, — недрогнувшим голосом произнес Палатон. — Если я украду его и предоставлю вам Сизали, вы отдадите мне в награду Камень.
— Вот как? Отдам?
В комнате повисла гнетущая тишина, разорванная внезапно благодушным смехом короля.
— Забирай свою колдовскую игрушку, она мне не нужна. Я-то боялся, что ты попросишь золота, или драгоценных камней, или земли, или
— Нет, спасибо, ваше милостивейшее величество. — Палатон сдержанно поклонился. — Только Камень.
Только Камень…
— Можете передать королю, Камень будет в сохранности.
Палатон открыл дверь и остановился, придерживая ее рукой. Лорду Рахману не оставалось ничего иного, как удалиться.
— Если Ишия вернет себе Камень… — молвил он напоследок, но чародей перебил его.
— Принц не вернет Ишии Камень. Если он со своим вором или кем-нибудь еще явится сюда, с ними управятся, не бойтесь. Планы его милостивейшего величества по захвату Сизали не будут разрушены.
Слуге, ждущему в коридоре, он приказал:
— Проводи его светлость, — и плотно закрыл дверь. Завоевательные планы короля вообще не интересовали Палатона. Двое из троих, покушающихся на Камень, интересовали его еще меньше, хотя он примет меры для лучшей охраны дома. Третий — чародейка — располагает потенциалом, который следовало прощупать; но, даже обладая силой, девчонка слишком юна, чтобы представлять опасность.
Знание — вот абсолютное оружие, ибо власть без него пуста, а физическая сила жестока и слепа. Девять Чародеев Девяти потратили девять лет, чтобы создать Камень. Пока что Палатон получил доступ лишь к минимуму его силы, но и эта крошечная доля показала ему множество дверей, которые откроются перед ним.
Короли и принцы, чародеи и воры — ничто больше не интересовало его. Только Камень.
— И не спорь, юная леди.
Аба крепко схватила Чандру за руку и потащила из комнаты.
— Ты будешь сидеть в саду, нравится тебе или нет, — заявила она, выталкивая девушку на лестницу. — Где это видано — столько дуться! Две полные девятидневки — этого кому угодно хватит. Я знаю, ты не хочешь выходить замуж за Дарвиша, но он принц и красив, а скольким девушкам приходится довольствоваться меньшим! Вон твоя кузина — вышла замуж за человека, которого и видела всего-то два раза, да к тому же толстого. А теперь они живут так ладно, будто сами Девять выбрали этот союз, и твоя кузина, да простит меня Одна, что говорю это, скоро перещеголяет своего муженька в объеме талии.
Аба вывела надувшую губки подопечную наружу. От нее не ускользнуло, что походка девушки, когда-то воздушная, теперь стала тяжелой, даже волосы ее казались тяжелыми и пыльными — в полном соответствии с угрюмым настроением.
— Сядь тут и позагорай. Немного солнца пойдет тебе на пользу: может, ты посмотришь на все другими глазами и я получу обратно ту Чандру, которую вынянчила.
Голем, обладая в лучшем случае зачаточным разумом, тихо сел на каменную скамью, засунув ноги между резными троллями, поддерживающими ее углы.
— Гм, да… — Ловя конец вуали, развевавшейся на ветру, будто огромная лиловая птица, готовая сняться и улететь, Аба грозно взглянула на неподвижную фигуру и зашлепала к главному дому. Она сделала что могла. А сидеть там и держать девчонку за руку, пока та изволит дуться, Аба не собирается. Что и говорить, Чандра может быть страшно упрямой… а все эта чародейка Раджит! Забила голову ребенку всякой чепухой, которую незачем знать юной леди. Хоть Аба и не желала зла никому живому, она очень надеялась, что война, призвавшая Раджит домой, затянется надолго. Или хотя бы до тех пор, пока Чандра благополучно не выйдет замуж.
Голем сидел. Он не слишком задумывался над своим существованием, но заметил разницу между этим местом и тем, где просидел так долго, и это место понравилось ему больше. Это место подходящее.
Он продолжал сидеть, а ветер тем временем усилился и пригнал тучи, затмившие солнце. Голем не пожелал где-нибудь укрыться, когда первые капли испещрили каменную скамью темно-серыми пятнами. Он остался там, где был, даже когда тучи сбросили свою ношу и сад задрожал под шквалом дождя.
— О Девять Наверху и Одна Внизу! — Аба щелкнула языком, глядя из окна. Ее упрямица; конечно же, насквозь промокла. — Дуться — это одно, но я думала, ей хватит ума спрятаться от дождя. Она как пить дать захворает и умрет! — Няня подошла к самому краю крыльца, так что брызги попадали на вуаль, и крикнула своей питомице, чтобы немедленно вернулась в дом.
Никакого ответа.
— Делаешь вид, что не слышишь, да? — Аба сверкнула черными глазами и, плотнее завернувшись в покрывала, вышла под дождь. — Это тебе даром не пройдет, моя девочка, — пробормотала она, неожиданно вляпавшись в глубокую лужу.
— Чандра!
Снова никакого ответа.
Протянув руку, Аба схватила девушку за плечо и грубо встряхнула.
На ее пронзительные крики сбежались стражники и слуги, но им не сразу удалось понять, что кучка земли, быстро превращающаяся в грязь под струями дождя, это все, что осталось от их госпожи.
Лорд Балин ждал возле конюшен, когда ему приведут оседланного коня, и в эту минуту примчался гонец на взмыленной, хромающей лошади.
«Он в ливрее моих цветов». Лорд Балин нахмурился, глядя на мокрую форму, от которой поднимался пар. Дождь кончился, и, хотя было далеко за полдень, солнце палило. Гонец тем временем спрыгнул с седла; и рухнул на колени у ног своего господина.
— Милорд… — выдохнул он, — леди Чандра…
Сильные пальцы вонзились в форменную тунику и рывком поставили стражника на ноги. Налет рассеянности тут же исчез из глаз лорда Балина, а голос обрел твердость, которой не было шесть долгих лет.
— Что с моей дочерью?
— Сражена колдовством, мой господин. Вы должны ехать не…
Внезапно отпущенный, гонец умолк на полуслове, так как его господин побежал к конюшне, выхватил у изумленного конюха поводья своего гнедого жеребца, вскочил в седло и быстрее ветра умчался со двора. Стражники бросились к лошадям — догонять.
«Одна Внизу, только не моя дочь», — билось в голове лорда Балина под стук копыт. Образы живого, смеющегося ребенка, которым она была, и молчаливой девушки, которой она стала, неслись друг за другом вокруг воспоминаний о его покойной Марике, и в первый раз за шесть лет живая стала важнее мертвой. «Одна Внизу, только не моя дочь».