Камень слова
Шрифт:
Волошин вскочил с места, подошёл к Статише, обнял.
– Как мне без тебя было плохо эти годы...
– хрипло выдавил он. И это было искренне, и Статиша вновь оттаяла.
– Ну-ну, подхалим, - мягко высвободилась она.
– Ты почему не пришёл в лабораторию на сеанс прямого контакта с эховым сознанием пикьюфи?
– Как?
– изумился Волошин.
– Ведь ещё только...
– И тут же понял, что, заработавшись, совсем забыл об эксперименте. Впрочем, подвели его и биочасы, так и не перестроенные на время Нирваны.
– Н-да...
– сконфуженно промямлил он.
– Что-то я совсем рассеянным стал. Неудобно получилось - ведь сам напросился...
– А результаты, -
Волошин вскинул брови.
Статиша посмотрела на него. Её глаза вдруг стали темнеть, расширяться, заполняясь муторной темнотой.
– Ты меня любишь?
– неожиданно, с чисто женской непоследовательностью, спросила она.
Лев взял её руку и поцеловал холодную ладонь.
– Да.
– А я тебя - просто очень...
– с какой-то внутренней болью прошептала она. И было в этом наивном "очень" такая глубина откровения, при которой человек распахивается весь, отдаваясь душою. И накатывалось от её слов ощущение жути, как и от взгляда её глаз.
– Слушай, так что у вас там с контактом?
– спросил Лев, старательно избегая её взгляда. Бог мой, как он страдал эти десять лет без её глаз, без её любви... Как мечтал найти её... Казалось, всё будет по иному, он всё понял, стал другим... Но, когда это случилось, он опять, как и тогда, оказался не готов к её такому искреннему, открытому чувству, столь же глубокому, как бездна её глаз. Просто оторопь брала от его беспредельности.
– Успех, - всё понимающе и всепрощающе улыбнулась Статиша. Темнота сморгнулась с глаз, они снова осветились теплом.
– Кажется, мы сегодня приоткрыли завесу над "смутным временем"...
– Ну, и...?
– Лев старался побыстрее уйти от пугающей его темы.
– Какие мы нетерпеливые, - усмехнулась Статиша.
– Как слова любви так из него не вытянешь...
Она прошла к столику, села в кресло, посмотрела на экран включённого транслингатора.
– Ты сейчас работал?
– Да. Просматривал некоторые новые тексты... Так что там у вас?
– Ладно уж, - вздохнув, согласилась она.
– Поведаю тебе... Экспресс-контакт вариатора с аборигеном прошёл на редкость успешно и без срывов. Но, как всегда, ответы эхового сознания аборигена были настолько иносказательны и противоречивы, что вариатор выдал около двадцати смысловых вариантов беседы. Так что какой-либо целостной картины "смутного времени" мы пока составить не можем. И всё же некоторые однозначные выводы у нас есть. Так, после анализа беседы вариатор с вероятностью в семьдесят две сотых подтвердил гипотезу о наследственной природе эхового сознания. То есть, оно вполне может отражать действительные события "смутного времени", в которых участвовали предки данного аборигена. И если исходить из этой гипотезы, то у того самого персонажа стихотворных строк, из-за которых ты сюда прибыл, был реальный прототип. Правда, здесь вариатор не дал однозначного ответа. Он считает, что это могло быть и какое-то явление, впоследствии персонифицированное эховым сознанием. Но главное из беседы ясно: тот самый "он", чьи "слова были правильны, отражали суть вещей и будили души", является виновником радикального изменения психики пикьюфи и возникновения доминантного общественного сознания. Как всегда ответы аборигена облекались в форму головоломных притч, в которых создатель новой психики пикьюфи именуется то "Указующим Путь", то "Проповедующим с Горы"... Кстати, по заключению вариатора, это одно и то же: можно интерпретировать и как "Проповедующий Путь" и "Указующий с Горы" - смысловое понятие здесь объединено. Для меня сиё тёмный лес, но тебе, я думаю, такие лингвистические дебри не в диковинку. Но, самое главное, эта самая "Гора" или "Путь" не только вполне реальна, но и материальна. Когда после расшифровки экспресс-беседы с эховым сознанием мы вышли на прямой контакт с доминантным, абориген подтвердил её реальное существование и предложил провести нас к ней. Так что завтра у нас состоится маленькая экспедиция.
– Н-да...
– только и сказал Волошин. Новость оказалась ошеломляющей.
– И надолго?
– с завистью спросил он.
– Самое удивительное, что иносказательная Гора почти рядом. Где-то в двадцати часах ходьбы аборигена.
– Значит, минимум, дня три...
– прикинул Лев.
– Жаль. Я бы тоже хотел с вами.
– Почему три?
– удивилась Статиша.
– Абориген уже в пути. Ты же знаешь, что любая просьба для него превыше всего. Они просто впадают в эйфорию счастья, выполняя чужое желание. Это природа их жизни, обусловленная сознанием общественного поведения. Правда, до нас здесь некому было желать...
– Значит, завтра среди дня вы будете у цели?
– Да.
– Статиша посмотрела на Льва долгим взглядом, щёки её зарделись.
– А вечером, чтобы не случилось, я буду здесь.
– А... Можно с вами?
– Ну, этот вопрос уже не ко мне, - усмехнулась Статиша.
– Понятно, - буркнул Лев и попросил систему жизнеобеспечения соединиться с начальником станции.
– Добрый вечер, Ратмир, - поздоровался Волошин, когда фигура Берзена спроецировалась возле окна.
– Говорят, вас можно поздравить с успешным контактом?
– Да уж! Не лаптем щи хлебаем!
– с явным удовольствием согласился Берзен. На сей раз он применил поговорку к месту и, к удивлению, ничего в ней не перепутал.
– А мне можно принять участие в экспедиции к "Горе"?
– напрямую спросил Лев.
– А почему нет?
– недоумённо передёрнул плечами Берзен.
– Свободных мест в катере много, так что не вижу оснований для отказа.
– Спасибо.
– Не за что. Завтра в десять утра по-нирвански ждём вас у шлюза. До свиданья и спокойной ночи, - попрощался Берзен.
– Надеюсь, что в этот раз вы будете точны, - индифферентно заметил он и отключился.
Статиша заглянула в глаза Волошину.
– Слушай, а как насчёт того, чтобы поужинать?
– Не молчи...
– задыхалась она.
– Скажи хоть что-нибудь...
– билась в его руках как птица.
А он не знал, что сказать, и целовал, целовал, закрывая себе рот, чтобы не закричать.
– Тиша...
– наконец выдохнул он, и было непонятно, то ли благодарит её, то ли успокаивает...
Потом они долго лежали в полумраке. Она то лихорадочно покрывала его лицо, грудь лёгкими быстрыми поцелуями, то, плача светлыми слезами, всхлипывая, запинаясь, захлёбываясь скороговоркой, говорила, как она счастлива, как любит его, как не может без него, как ждала его и как боится снова потерять его. Затем она уснула на его руке, но и во сне продолжала всхлипывать, бормотать что-то тревожное, прижимаясь к нему телом; руки её поминутно вздрагивали, крепче обнимая, словно она боялась, раз отпустив, потерять навсегда.
Застывшим взглядом Лев смотрел в её припухшее, заплаканное лицо, резко очерченное жёстким светом заглядывавшей в окно надкушенной луны, и в душе его было пусто, и было ему тяжело. И мысли его были тяжелыми и стылыми, как свет ночного светила.
"Зачем тебе это нужно?
– думал он, ощущая, как изморозь льдистыми иглами кристаллизуется в груди.
– Зачем тебе её любовь?
– чувствовал он тревожное прикосновение её пальцев.
– Что ты можешь дать ей, кроме студёной тяжести своего сердца?"