Камень. Книга восьмая
Шрифт:
— Ловлю и иду…
Такую реакцию Ани Шереметьевой предвидеть я не мог — чем дальше она читала текст вызова, тем бледнее становилась, а, вернув телефон, заявила срывающимся голосом:
— Алексей, у тебя что, совсем совести нет?
— В смысле? — не понял я.
— В коромысле, Романов! Сначала на Ибице ты мне все нервы истрепал, когда против беснующейся толпы впереди всех наших пошел, а сейчас решил короля Испании на дуэль вызвать? Ты понимаешь, что Филипп вызова не примет, но подобного оскорбления тебе никогда не простит?
— Ну… — совсем потерялся я.
— И найдет повод поквитаться,
Бледность у Анечки сменилась румянцем, грудь в купальнике начала высоко вздыматься от учащенного дыхания, да и сама она сейчас напоминала мечту подростка пубертатного периода — молодую сексуальную, но строгую училку, отчитывающую своего ученика. Очков и указки только не хватало…
Бл@дь, гребаное воздержание! А что со мной будет дальше? Хоть в Москву на ночь улетай, потому что визит Алексии в Монако при сложившихся обстоятельствах крайне нежелателен.
— Я не отдам это в печать, — строгая Аня скрестила руки на груди и мило прикусила нижнюю губу. — Только через мое хладное, бездыханное тело.
— Анюта, милая, вопрос уже решенный и со старшими Романовыми согласованный, — вздохнул я и решил использовать последний аргумент. — Лучше опубликовать через тебя, чем через кого-то левого — тебе я хотя бы доверяю…
— Доверяешь? — глаза девушки сузились. — И вопрос согласован со старшими Романовыми? Хорошо, Лешенька, раз я никак не могу на эту дурость повлиять, обеспечишь мне полный эксклюзив на освещение событий, связанных… — она потерялась, но быстро нашлась. — Ты меня прекрасно понял. Как там говорили мудрые: не можешь предотвратить — возглавь? Мы договорились, Алексей?
— Договорились, Анна, — выдохнул я. — Лови письмо.
Когда я вернулся к Прохору, тот вовсю ухмылялся:
— Дураком называла?
— Аня слишком хорошо воспитана. Попробовала отговорить, а потом потребовала эксклюзива на освещение всей нашей деятельности.
— Ожидаемо. Далеко пойдет девка, если муж и дети не остановят.
— Что насчет эксклюзива?
— Это к Нарышкину, он у нас за эту сферу отвечает. А вот и наш дипломат под прикрытием, легок на помине…
— Алексей Александрович, беда! — с ходу заявил взволнованный генерал. — Наше посольство в Париже с самого утра атакуют представители Honda, Yamaha, Kawasaki и Suzuki, буквально требующие передать вам на тест-драйв свои мотоциклы. Все четыре японских концерна уже отправили контейнеры с образцами своей продукции в Монако, а адресатом указали великого принца Алексея Романова, что, сами понимаете, осложнит логистику доставки товара до конечного получателя. А у нас с японцами мир и дружба, как бы конфуза не вышло… Сами знаете, как они щепетильны в вопросах проявления уважения.
— Не было печали, просто уходило лето!.. — выдохнул я. — Алексей Петрович, родной, и это, по-вашему, беда? Беда — это когда… — перед глазами стояли Демидова с Шереметьевой, и каждая, бл@дь, по-своему соблазнительная. — Беда — это когда мне ради решения государственных проблем приходится обещать начинающим журналисткам права на эксклюзивное освещение всей нашей деятельности. Договоримся так: я решаю с японскими контейнерами, а вы в тандеме с Прохором Петровичем разбираетесь с очаровательными и соблазнительными журналистками.
На
— Алексей Александрович имеет в виду княжну Шереметьеву, которая может оказывать на нашего великого князя определенного рода влияние.
— Я понял, — невозмутимо кивнул генерал. — Сливы грязного белья приветствуются?
— Если только от него будет не так сильно вонять, — заявил продолжавший улыбаться воспитатель. — Желтизну мы не признаем, но французскую прессу, помимо российской, гарантируем.
— Горячими сливами обеспечим, особенно если они во французской прессе будут опубликованы.
— Может, по рюмашке, Петрович?
— Можно и по рюмашке, Петрович…
А я под многозначительным взглядом Прохора зашагал в сторону нашей компании, тусующейся около бара, и после дежурных упреков в игноре «высшего общества» практически слово в слово повторил информацию, донесенную до меня Нарышкиным. Ева «намек» поняла правильно и тут же заверила, что все грузы в ближайшие дни будут подвергнуты особо тщательной проверке и обязательно найдут своего получателя, а эмоциональный Багратион на радостях с брызгами раздавил свой бокал с пивом:
— Алексей, ты представляешь, сколько в этих контейнерах будет классных японских кроссовых байков? Да я… Да мы все побережье на них объездим, в каждую бухту заглянем! Везде искупаемся!
— Сандро, — улыбался я, — тебе сегодня ночью мало приключений было?
— Виноват… — подобрался он, посерьезнели и все остальные. — Но байки, хочешь не хочешь, Алексей, надо испытать. Грех добру пропадать.
— Ты ответственный, — кивнул я. — Что там по мотоклубу?
— Документы в работе, — он покосился на кивающего Долгорукого, — к нашему возвращению на родину все будет готово.
— Вот и славно.
Слегка обиженным выглядел только Джузеппе, с которым я решил поговорить позже, да Аня Шереметьева сверлила меня подозрительным взглядом, но это меня уже волновало мало — дело сделано, а там будь что будет…
***
Через пару часов я чувствовал себя сраной поп-звездой от всех этих обожающих взглядов «преданных поклонников» из числа малого света — вышла статья Анечки, где она приводила оригинал моего вызова на дуэль на русском языке и на родном наречии Филиппа.
Паутина взорвалась! Такой наглости от «возомнившего о себе подростка», по словам одних, современная история еще не помнила. По словам других, испанский король сам нарушил защищавшее его от подобных вызовов правило — через своих подданных напал на представителей аж четырех правящих родов.
От проявления восторгов молодежи пришлось сбежать в ресторан, где, как оказалось, наличествовал отдельный маленький зал, закрыться там и попытаться спокойно пообедать.
— Не продешеви с японцами, сынка! — сытый и довольный Прохор после очередной смены блюд поглаживал свой слегка округлившийся под рубашкой живот. — Ты у нас сейчас во всем мире информационный повод номер уно, уж прости меня за мой испанский. Делай что хочешь, но двадцать процентов контракта с ускоглазыми за мучения при твоем воспитании без всяких обсуждений мои. — Он мне многозначительно подмигнул.