Каменное зеркало
Шрифт:
– В каком отделе вы работаете, герр…
– Лучше просто Штернберг, герр Кауфман. Я ведь пока всего лишь студент. Я учусь в Мюнхенском университете. А вы преподаёте в Йенском? Кстати, сомневаюсь, что вам удалось бы засыпать меня на экзамене, герр Кауфман.
Несмотря на изнуряющую жару, археолог почувствовал лопатками холодный сквозняк. Вроде он ничего и не говорил эсэсовцу про экзамен. Только подумал.
– Расскажите об этом месте, герр Кауфман. О Зонненштайне. Почему оно так называется?
У парня был звучный, дикторский голос и лощёное берлинское произношение. Странно, что он из Мюнхена, подумалось Кауфману. Он и на баварца-то нисколько не похож – слишком высок, слишком белобрыс.
– Капище строили солнцепоклонники… Название пришло из древних легенд. Сказаниями о Зонненштайне занимался мой коллега, к сожалению, он… впрочем, неважно…
– Арестован. – На сей раз улыбка парня была очень жёсткой. И снова Кауфман вздрогнул – правда, лишь внутренне. Пять лет тому назад он добивался разрешения Берлинского археологического института начать раскопки, и ему тогда очень помог коллега, иностранец, с обширными связями в научных кругах. Позже Кауфман называл этого человека своим другом. Они вместе приступали к исследованию капища, уверенные, что совершают великое открытие – Зонненштайн был памятником не менее значительным, чем вестфальский Экстернштайн или британский Стоунхендж. Они в открытую критиковали бредовые идеи группы историка-дилетанта Тойдта, кстати, сотрудника «Аненербе», за которым стоял сам рейхсфюрер – эта группа изучала чуть ли не «магическое» значение Экстернштайна и намеревалась обнаружить таковое в Зонненштайне. К их мнению тогда прислушались, не отдали памятник сумасшедшим мистикам. А потом Германия вторглась в Польшу, и коллега Кауфмана, поляк и патриот, стал называть Гитлера преступником. Кауфман с ним соглашался. Арестовали их вместе. На допросе следователь попросил помощника принести молоток и гвозди, закурил, предложил сигарету Кауфману и спросил его: «А вот почему у вас такая продажная еврейская фамилия, господин профессор?» – «Я не еврей», – запротестовал Кауфман. Следователь подал знак помощнику, тот прижал правую руку Кауфмана к столешнице. Тогда следователь взял молоток и длинный, в тёмных разводах, гвоздь: «Сейчас проверим» – и пребольно ткнул остриём гвоздя под ноготь указательного пальца. «Заражение ведь будет», – как во сне пробормотал Кауфман. «А мы его спиртиком. Только для вас, господин профессор», – и следователь с улыбочкой полез в ящик стола за какой-то склянкой. Тут Кауфман уже не выдержал и старательно передал следователю все высказывания своего коллеги, даже такие, которых тот никогда не произносил. Кауфмана отпустили: нашлись те, кто за него заступился. Поляку обширные знакомства не помогли.
С тех пор работа продвигалась вяло. Этим летом дела пошли вовсе скверно – ученики Кауфмана уходили на фронт, самого профессора мучила застарелая язва желудка; у него и сейчас резало под ложечкой. Третьего дня пропал лучший археолог из его группы. Отправился поутру прогуляться по окрестностям и не вернулся – а Кауфману накануне приснился отвратительный сон: молодой археолог лежал навзничь в мелкой речной заводи, мальки вспарывали красновато-мутную воду над его лицом и юркали в глубокую кровавую яму на месте горла. Кауфман потом ходил к той заводи – за ольховой рощей, неподалёку от капища. Он недолго всматривался в прозрачную воду: чудилось, кто-то за ним наблюдает с другого берега, где повсюду высились гладкие, отвесные каменные склоны. Крутые откосы из золотистого песчаника зыбким сумрачным отражением опрокидывались в реку, уходя в тревожную тёмную глубину.
Парень внимательно глядел на Кауфмана сквозь криво сидящие на носу очки, пока тот рассказывал, как нашёл Зонненштайн. Несколько веков тому назад капище, находящееся в низине, было затоплено разлившейся рекой, но из-за недавно построенной плотины река сильно обмелела. Первыми сооружение обнаружили жители близлежащей деревеньки Рабенхорст, они-то и сообщили о торчащих из песка и высохшего ила огромных камнях группе Кауфмана, раскапывавшей под Штайнхайдом древние захоронения.
Парень протянул руку к папке с чертежами и картами, которую Кауфман носил с собой целое утро.
– Позвольте взглянуть.
Тем временем они обогнули внешний ряд мегалитов, обходя раскопы возле камней, вышли к восточному краю капища и направились к алтарю.
Кауфман любил повторять, что Зонненштайн похож на британский Стоунхендж. Принцип планировки был действительно тот же: огромные каменные конструкции огораживали пустое пространство широким кругом, а в центре имелось подобие алтаря. Но различий было больше, чем сходных мотивов. Вместо трилитонов площадку окружали гигантские цельнокаменные плиты, поставленные на ребро. Они располагались в три ряда в строгой последовательности: их высота увеличивалась по мере отдалённости от жертвенника – плиты внешнего круга были выше восьми метров, кроме того, плиты были расставлены таким хитрым способом, что с любой точки площади в проёмах между мегалитами первого ряда можно было видеть все последующие. Вообще, Зонненштайн с трудом подходил под определение кромлеха: слишком явно и широко был разомкнут каменный круг, образуя две отдельные дугообразные части – и это при том, что в целом, в отличие от Стоунхенджа, постройка была завершённой, и она нисколько не пострадала – следовательно, в задачу древних строителей входило именно то, что два крыла их грандиозного творения будут раскрыты, словно ладони, навстречу восходу солнца. Плиты при внимательном изучении оказались не прямыми, а вогнутыми, и это тоже, вероятно, было сделано нарочно: качество обработки поражало, камни изумляли гладкостью, невзирая на прошедшие тысячелетия – для этого сооружения время будто остановилось. Центральная часть капища, с алтарём, была вымощена удивительно точно подогнанными друг к другу кусками тёмно-серого гранита. Ни на одном из монолитов не виднелось никаких высеченных изображений. Без сомнения, комплекс являл собой нечто совершенно исключительное.
– Главная проблема вот в чём, – рассуждал Кауфман. – Все наши находки до странности однообразны. Кости животных, несколько римских монет… И ничего больше. Трудно поверить, что люди на протяжении тысячелетий избегали капища и его окрестностей. Думаю, если б мы расширили территорию раскопок, то наверняка обнаружили бы немало интересного, но у меня не хватает рабочих рук…
– Погодите, а это что такое?
Они стояли на западном краю обнесённой каменными плитами круглой площади. Берег полого спускался к реке, блестевшей на перекатах. На той стороне реки от самой воды в небо на головокружительную высоту вздымалась отвесная скала из песчаника, ярко-жёлтая на солнце. Она далеко раскинулась вширь, ровным изгибом охватывая поворот русла, так что, если смотреть с высоты птичьего полёта, излучина реки и низина на противоположном берегу лежали в ней, словно в чаше. Склоны утёса, без единого уступа, были столь гладкими, что казались едва ли не отшлифованными на манер мегалитов капища.
– Что это?
– Простите, где? – не понял археолог.
– Вон, впереди. Стена… – заворожённо произнёс парень.
– Какая стена? – недоумевал Кауфман.
– Да вот же, вон, какая огромная!
– Ах, это, – махнул рукой археолог. – Нет, это вовсе не стена. Природное образование. О да, я полностью с вами согласен, впечатляет. Но к рукотворным объектам не имеет никакого отношения. Обыкновенная скала. Местные жители именуют её Штайншпигель.
– Каменное зеркало? Поэтичное название. А ведь действительно будто зеркало… Не могла ли она в древности подвергнуться архитектурной обработке? Вы только поглядите, она же идеально вписывается в этот комплекс. Все эти каменные пластины святилища, они ведь словно вариации на одну тему…
Кауфман скупо улыбнулся: не в первый раз ему приходилось объяснять профанам в археологии, что именно древние строители, с научной точки зрения, способны были создать, а что – нет.
– При всём моём уважении к мастерству древних германцев, здесь будет метров тридцать в высоту и бог знает сколько в ширину. Даже при современной технической оснащённости крайне сложно проделать работу такого масштаба. Да и нужно ли? Это творение природы. Разумеется, нельзя исключать, что в древности скала была объектом религиозного поклонения и мегалиты капища создавались как имитация священной скалы.
– Но вы посмотрите, какая она ровная.
– Ветра и дожди порой работают лучше камнетёсов. Всё-таки вы наверняка провалились бы у меня на экзамене… герр… Штернберг.
– Разве стал бы я говорить такое экзаменатору? – парень усмехнулся, тряхнул головой. – Да, да… Разумеется, вы правы, – он перевёл взгляд на чертёж. – А что здесь обозначают пунктирные линии и точки?
– Углубления и отверстия в плитах мощения. Пока нам не удалось выяснить, для чего они предназначались. Вероятно, для каких-то временных деревянных сооружений. Я предполагаю, в них устанавливались опоры для навеса над жертвенником…
По правде говоря, Кауфману хотелось уйти с площади. В последнее время он редко ходил сюда, на само капище: здесь ему казалось, что боль в желудке мучает его сильнее, а полуденный зной, многократно отражённый от мощения и каменных глыб, мягко толкал его в душное преддверие обморока, когда на долю мгновения мерещилось, будто он летит спиной в пустоту. Кауфман не раз замечал, что его неважное самочувствие словно передавалось изношенному механизму старых наручных часов, которые всё чаще то отставали, то убегали на десять, пятнадцать, двадцать минут вперёд.