Каменные клены
Шрифт:
я выехал рано, чтобы поспеть к рождественскому ужину, в сумке у меня лежал подарок: красный вязаный свитер в шуршащей бумаге, в коробке из золоченого картона
мне пришлось долго искать постоялый двор, где отец снимал себе жилье, редкие прохожие торопились домой и небрежно показывали то влево, то прямо, то в сторону реки, так что я добрался туда только к семи часам
если кто-то и должен был уехать, так это я! почему бы тебе не сказать мне правду о моих родителях? выпалил я, увидев отца в дверях чердачной комнаты, эту фразу я придумал еще в автобусе, отец взглянул на меня с привычным сомнением и посторонился, пропуская меня
ты — дитя своей матери, такой же взбалмошный придурок с фантазиями, произнес он с расстановкой, как будто по книге прочел, потом он пошел в дальний угол комнаты, где у него было что-то вроде кухни, и принялся заваривать чай, а я размотал обросший ледышками шарф, сел на кровать и заплакал
удивительное дело, человек, которого я хотел бросить больше всего на свете — заносчивый сорокапятилетний старик с тонкой шеей, с этим его костистым носом, задавленным голосом астматика и вечным запахом залежавшихся драповых рулонов — этот человек взял и спокойно бросил меня
мы выпили чаю, съели по куску холодного пирога, потом он проводил меня до автобусной станции — последний автобус отходил в половине десятого, и он шел быстро, низко наклонив голову, и тащил меня за руку, как будто я стал бы сопротивляться
свой подарок он распечатал сразу, и теперь на нем был красный вязаный свитер — наверное, он собирался пойти в нем на вечеринку, где его ждали и уже тревожились, поверх свитера он надел куртку с капюшоном, так что я почти не видел его лица
с тех пор я приезжал к нему только один раз, в восемьдесят девятом, когда продал дом после смерти матери — я привез голубой тисненый чек с золотым обрезом и гордо положил его на пластиковый стол в отцовской кухне на виджер-роуд, ослепительные по тем временам деньги, которых я почему-то не хотел, а он взял и, наверное, не поморщился
в тот день — снова зимний и промозглый, даже смешно — взойдя на крыльцо его дома, я немного постоял на ступеньках, глядя на свежевыкрашенную сосновую дверь и свою собственную фамилию на фаянсовой табличке
я понимал, что приехал сюда, чтобы попробовать еще раз заставить его обратить на меня внимание, только теперь мне был двадцать один год, и шансов было гораздо больше
я протяну ему деньги и скажу — папа, ты ведь хочешь открыть свою лавку, правда? чтобы все было как раньше, да? чтобы ты мог ходить меж атласными колодами, поглаживая их, будто сине-зеленых крутобоких телок, любоваться костяными пуговицами на листах картона, прикалывать булавками белые ярлычки, нанять румяную помощницу с круглыми икрами и гонять ее почем зря, да мало ли чем можно заниматься в просторной, бесхитростной лавке, пахнущей пыльным полотном и опилками, ты ведь этогохочешь?
и он вспомнит, что я — это я, и удивится: какой я стал большой
женщина, которая впустила меня в отцовский дом, была полна сочувствия, она предложила мне чаю, продолжая ловко разбирать стоявшую на столе корзину с еловыми шишками
хочу покрасить их золотой краской и сделать венок для входной двери, а остальное пойдет на растопку, сказала она
он жутко простудился, сказала она, лежит под ватным одеялом и ни с кем не хочет разговаривать, даже со мной!
когда
вы уж простите, сказала она, когда я положил чек на стол, рядом с ворохом клейких пахучих шишек, попрощался и ушел
спустя еще пару лет он переехал — купил суконную лавку в ирландском портовом городке и женился на некоей вдове симмонс, он ни разу не навестил меня, пока я был в больнице, ни разу не прислал паршивой открытки или фотографии, все эти годы я даже не представлял себе, как он выглядит
он не знает моего адреса, говорил я себе, я ведь несколько раз сменил квартиру, а после аварии в свонси — еще и фамилию
я тоже не знал его адреса, хотя мог узнать, написав тому же старине андерсу или прежним соседям, вместо этого я оторвал его постное лицо на всех фотографиях — аккуратно согнул и оторвал по линии сгиба
так прошло четырнадцать с половиной лет
в две тысячи третьем я получил от него первое письмо
стоит мне уехать из дому с ночевкой, я непременно иду искать зубную щетку, мыло и всякую мелочь, нарочно не беру ничего с собой, даже рубашку утром покупаю, и чувствую себя при этом настоящим путешественником, даже если уехал не дальше соседнего графства
это еще потому, что мне приходится покупать билет, куда бы я ни отправился, в аргайл или в ноттингем — если я сяду за руль, меня снова посадят в тюрьму, я пленник прожженных автобусных сидений, хлебатель кипяченой воды, я беспечный электронный ездок, вращатель призрачного руля, нажиматель притворных педалей
осенью на морском побережье смеркается быстро, как только солнце скроется в воде, все вокруг тут же становится одного цвета — цвета мокрого сланца, что ли, и трава, и песок, и живые изгороди, и бездомные кошки, а если еще и дождь зарядит, то небеса и вовсе сливаются с землей, только беленые фахверковые фасады проступают из темноты да фонари еле теплятся в тумане, будто газовые светильники на пэлл-мэлл во времена уильяма мердока
в ботинках было полно воды, зато плащ я еще на вокзале надел наизнанку, клеенчатой стороной вверх, мой плащ слишком длинен и похож на готическую казулу без крестов, зато умеет превращаться в синий плащ дождя, в точности такой, как у бога индры
terre terre eaux ciel j'ai de mal du pays? — это сандрар, верлен или я просто пьян?
ворота каменных кленовбыли заперты и вокруг не было ни камней, ни кленов — только обожженные ежевичные плети на стене, сложенной из неровных кусков песчаника, римская кладка, я провел рукой по мокрому камню: такому дому никакой пожар не страшен, крепко, как ворота дамаска
постоялый двор сонли, было выбито на медной табличке, под ней висела еще одна — побольше, из белой жести: осторожно, во дворе злые собаки
на нижней табличке кто-то мелко приписал красным фломастером: … и злокозненные змеи
я обрадовался выходке неведомого варвара, дерзкая надпись красным по белому напомнила мне другую — на фреске, изображающей географическую карту, я видел ее в палаццо питти, когда еще позволял себе ездить во Флоренцию