Каменные скрижали

Над ослепительно белыми громадами особняков богатых кварталов Нью-Дели небо уже начало тускнеть, на опустевшем горизонте вставала желтая пыль, курилась клубами, стирая зубчатые линии верхушек деревьев, воздух становился густым, жара не ослабевала, изменилось лишь место, откуда она исходила: теперь зной поднимался от красноватой, спекшейся земли и раскаленных камней. Плоские крыши, на которых в сумерках проводили время целые семьи, еще пустовали, хотя солнце уже глубоко зарылось в пальмовые рощи.

Иштван Тереи неприязненно посматривал в наглухо

закрытое окно. За стеклом, через проволочную сетку, на которой поблескивали нити паутины и разноцветная пыль, был виден довольно большой газон, поблекший от продолжительной засухи, вытоптанная трава крошилась под ногами неторопливо идущих прохожих. В мутном от пыли оконном стекле он видел отражение своего собственного лица, продолговатого, потемневшего от тропического солнца, коричневую шею перерезал отчетливо выделяющийся белизной воротничок.

Уже второй год он сидел в Индии, вернее вторую весну, потому что именно весной здесь было тяжелее всего — наступала самая жаркая пора, когда работа становилась мукой. Все венгерское посольство охватывала томительная сонливость, люди дремали над бумагами, вытирая липкие ладони о полотняные брюки и расстегнув рубашку, подставляли поблескивающую от пота грудь под поток прохлады из вентилятора.

Тереи угрюмо смотрел на потрескавшуюся землю, которая начинала светиться пурпурными и фиолетовыми огоньками. Большие мухи, яростно жужжа, беспорядочно бились о натянутые на окна сетки, пытаясь ворваться внутрь дома. Сухой стук, словно кто-то бросал горошины в окно, бешеное жужжание насекомых, ровное гудение кондиционера и большого вентилятора, вращающегося на потолке, создавали музыку индийских сумерек.

Воздух, наполненный мертвенным светом, застывал над садами. Дымовые гривы тянулись в небо квелой зеленью; огромное, пустое пространство неподвижно висело над городом, его оживляли только порывы вечернего ветерка.

Между банановых деревьев с широкими, похожими на обтрепанные флаги листьями, стоял чокидар [1] в коротких шортах и щедро поливал уцелевшую зелень из красного резинового шланга. Струя воды разлеталась искрами. Одуревшие от жажды скворцы ныряли в дождевую капель, раскрыв блаженно крылья, купались в мокрой траве.

Тереи ладонью потер лоб. Напрасно он старался вызвать в себе такую же радость, хотя сам недавно вышел из ванны. Вода его ждала дома, всякий раз, когда он возвращался со службы. Повар наливал ее в ванну еще рано утром, поскольку в течение дня металлический бак на крыше нагревался так, что из крана хлестал кипяток.

Пройдет еще несколько недель, и будет чем дышать, — вздохнул он, тупо глядя в пустынное небо, где табачного цвета пыль начинала пульсировать, принося запах трав и цветов.

Только дождаться муссонов и мир изменится. Все ждали, когда на первых страницах делийских газет появится метеокарта с сообщением о том, куда уже пришла живительная влага и в каком направлении движутся дожди. Иштван чувствовал на спине приятный холодок свежей рубашки и с отвращением думал о белом смокинге, который предстояло надеть. «Идиотская затея — жениться в такую жару», — с отвращением поморщился он.

Тереи хорошо знал невесту и жениха, Грейс Виджайяведа и раджу Рамеша Кхатерпалья, офицера президентской гвардии. Иштван даже дружил с ними, бывал на пикниках,

ездил на охоту, иногда они просили его остаться, после того как толпа гостей разъезжалась, чтобы, как они говорили, поболтать «в своем кругу». Неспешно ведущиеся беседы, в полумраке, едва разгоняемом лампами, стоящими на полу, долгие минуты молчания с бокалом в руке и сигаретой, нарушаемого только мерным позвякиванием золотых браслетов, соскальзывающих с поднятой руки девушки, — все это значило, что его считают своим, близким человеком, хотя он работает в «красном» посольстве.

Известие о неожиданном замужестве Грейс неприятно поразило Иштвана. Но поскольку сам жених по телефону проверил, вручил ли посыльный Тереи напечатанное золотом приглашение, надо было на свадьбе появиться.

Иштвану казалось, что между ним и молодой, индианкой существует какая-то безмолвная близость. Еще две недели назад она рассказывала, что ее старая айя, нянька, решила совершить паломничество с миской нищенки, надеясь вымолить благословение у небожителей для своей воспитанницы. Грейс говорила монотонным, мягким голосом, словно хотела этими, ничего не значащими рассказами отвлечь внимание от своей худенькой ладони, которая в этот момент ласкала шею Иштвана и непринужденно поглаживала его виски… Тереи вслушивался в звучание медленно произносимых слов и одновременно ловил эти робкие, как бы случайные прикосновения, бессознательную ласку; ее рука говорила больше, чем пухлые губы, она манила, обещала.

Грейс ему нравилась. Ее мать была англичанкой, возможно, поэтому в девушке не было традиционной покорности индийских женщин, она не ждала с опущенными глазами и склоненной головой, когда мужчина соизволит ее заметить, удостоит кивком — Грейс сама шла навстречу.

Небольшое, упругое тело, обернутое в зеленое сари, которое маняще скрывало ее наготу, возбуждало воображение. Большие, темные глаза, казалось, вызывающе о чем-то спрашивали. Черные волосы, собранные в свободный узел, оплетает венок из нанизанных пучков жасмина; увядая, цветы издают сладкий запах. Кроме золотых колец, позванивающих на запястье, девушка не носила никаких других драгоценностей. Ей не надо украшать шею и уши. Грейс знает, что она прекрасна. Узкие, ухоженные ладони никогда не знали грязной работы. Богатая невеста из самой высокой касты, единственная дочь у родителей.

Познакомившись с Иштваном, она не задала ему ни одного из обязательных вопросов: нравится ли ему Индия, надолго ли он приехал, кем, собственно говоря, был в Европе? Кем был? Другими словами — чем он владеет: землей, фабриками, домами, акциями… Сотрудник посольства, зависящий от мнения начальства, капризных оценок других чиновников. Это здесь значения не имело. Он был просто молодым поэтом, симпатичным мужчиной, который сюда приехал на какое-то время, перелетная птица, его рады были видеть в своем обществе скучающие красавицы.

Иштван ловил робкие, многозначительные взгляды, ах, как медленно опускались подкрашенные темные ресницы, подающие другим девушкам сигналы, что неплохо было бы сделать молодого советника одним из готовых на все поклонников. Поэтому он предпочитал держаться на известном расстоянии, что позволяло ему, вовремя отойти, избежать унижений, слов, жестов, подтверждающих, что разделяющая его и этих девушек граница непреодолима.

— Смотри, Иштван, — предупреждал его секретарь посольства Ференц, — смотри, чтобы ты не стал предметом сплетен, иначе конец… Напишут на тебя донос, отзовут, испакостят характеристику и будешь годами протирать штаны за письменным столом в министерстве, вместо того, чтобы иметь возможность посмотреть мир.