Каменные скрижали
Шрифт:
Он оставлял друга в тот момент, когда, казалось, запахло переменами, радостным беспокойством, в воздухе чувствовалось какое-то нетерпеливое напряжение, В кафе, заслонившись листом партийной газеты, люди шептались о скорых перемещениях в правительстве.
Вскоре письма, которые он начал получать — полные язвительного юмора, скептических замечаний и слов надежды, — стали явно свидетельствовать о том, что в стране что-то происходит. Только газеты остались такими же — серые, дышащие скукой печатные колонки. Напрасно Иштван искал в них намеков на какие-нибудь изменения.
И тут он начал
Иштван улыбнулся, вспомнив его язвительные слова: человек не должен быть только фабрикой по производству говна, и жить лишь для того, чтобы получать сырье для этой продукции. Кровь в венах — как свернутое знамя. Мы должны об этом помнить.
Как только вернусь со свадьбы, напишу Беле, — решил он, — расскажу о Грейс, опишу все по порядку, и мне сразу станет легче.
Свадебный подарок был уже давно приготовлен — продолговатый сверток в белой бумаге, обвитый, как нога танцовщицы, золотой ленточкой. Тереи не имел возможности удивить щедрым даром, поэтому выбрал покрытый глазурью кувшин, который понравился Грейс на венгерской выставке. Она долго держала его в руках, а толстощекое лицо с пышными усами, нарисованными кистью крестьянского художника, посматривало на нее круглыми, немного удивленными глазами.
— Я могла бы поклясться, что это сделано в Индии, — сказала Грейс — Сразу видно, что гончар получал удовольствие, вылепливая эти формы…
Внутрь, под крышку кувшина Иштван вложил бутылку «Палинки», он помнил и о женихе, который по английскому обычаю любил выпить перед едой стаканчик plum brandy [4] .
Он услышал шуршание гравия под колесами тормозящего автомобиля и долгий, триумфальный вой клаксона. За окном появилась коренастая фигура чокидара, который поскреб пальцем проволочную сетку, расплющил на ней нос и, заслоняясь с обеих сторон руками, попытался разглядеть Тереи в полумраке комнаты.
4
Plum brandy — сливовая водка (англ.).
— Сааб, Кришан приехал.
— Хорошо. Я слышал.
Благодарность, высказанная словами или улыбкой, была бы признаком слабости, подрывом авторитета. В этой стране благодарить следовало монетой.
Он надел смокинг, поправил узкие концы галстука-бабочки.
Когда Иштван потянулся за свертком, в комнату проскользнул уборщик, который, похоже, подслушивал за дверью или подглядывал в замочную скважину, он схватил черными, тонкими, как прутики, руками подарок.
Они прошли через холл; sweeper [5] , убедившись, что одной рукой может удержать сверток, осторожно открыл первую дверь. Через вторую, обитую сеткой, ударил в лицо зной. Вышли на веранду, заросшую «золотым дождем». Густая, тенистая листва зашелестела, словно ее привело в движение дуновение ветра. Ящерицы взбирались по переплетению гибких веток, прыгали в листья как в воду.
Sweeper (англ.) —
Неожиданно скрипнуло тростниковое кресло, из него встал небольшой худой мужчина, темная кожа резко контрастировала с белым открытым воротником, его с красными прожилками глаза блестели, словно он только что плакал.
— Почему вы здесь сидите, господин Рам Канвал?
— Чокидар как-то раз видел меня с вами и причислил к кругу ваших знакомых. Он разрешил мне войти, но предупредил, что вы скоро уезжаете, поэтому я решил подождать вас здесь.
— Чем я могу быть полезен?
— Я не предупредил о своем визите по телефону, прошу извинить. Я вам принес картину, это займет одну минуту, — он нагнулся, достав из-за кресла подрамник, обернутый листом бумаги, и начал нервно разрывать шпагат. — Вы любите живопись и сразу все поймете. Присядьте на минуту, — он пододвинул плетеное кресло.
Рам Канвал так горячо уговаривал, с такой надеждой, что Тереи подчинился. Он присел на краешек кресла, своей позой доказывая, что спешит.
Художник встал возле лестницы в желтом свете заходящего солнца, поворачивая полотно так, чтобы лак не блестел.
— Вот теперь хорошо, — остановил его Иштван.
Из глубины темной веранды, сквозь неподвижные гирлянды покрытых рыжей пылью листьев и кисти засохших цветов Тереи взглянул на картину. На красном фоне были видны фигуры с тонкими ножками, закутанные в серо-голубые полотнища, они несли на головах огромные, цвета осиного гнезда, корзины. Иштван едва смог разглядеть деформированную под тяжелым грузом человеческую фигуру; картина производила сильное впечатление, была написана мастером. Сверху ее держала узкая девичья рука художника, прикрытая светлым чесучовым рукавом. Дальше дрожало небо цвета желчи, и красный тюрбан сторожа склонялся к голове уборщика, по-бабьи повязанной платком. Они оба с интересом рассматривали противоположную сторону картины, бурое натянутое полотно с несколькими пятнами краски.
Молчание тревожно затягивалось. Тереи наслаждался происходящим и думал — об этом стоит написать Беле, он поймет. В конце концов, художник не выдержал и спросил:
— Вам нравится?
— Да, но покупать я не буду, — ответил он твердо.
— Я хотел бы за нее сто, — художник заколебался, чтобы слишком высокой ценой не отпугнуть покупателя, — сто тридцать рупий. Вам отдал бы за сто…
— Нет, хотя она мне и в самом деле нравится.
— Оставьте ее у себя, — сказал Канвал тихо, — я не хочу с ней возвращаться домой… Повесьте ее у себя.
— Дорогой мэтр, мне нельзя принимать такие ценные подарки.
— Все будут думать, что вы ее купили. У вас бывает столько европейцев, шепните им про меня словечко. Вы же знаете, что это хорошая картина. Но людям надо об этом сказать, убедить их, они знают несколько фамилий и смотрят на цену. Вы можете ее удвоить. Только не говорите при индийцах, они подумают, что мне удалось вас надуть.
— Нет, господин Рам Канвал, — сказал Иштван подчеркнуто категорично, потому что картина нравилась ему все больше и больше.