Каменный пояс, 1976

Корчагин Геннадий Львович

Люда взяла гитару, ее полированный бок был теплым. Как ладонь.

Людмила Туманова

ПЕСНИ

ВОЗЬМИ МОЮ НЕЖНОСТЬ

Возьми мою нежность, Путь будет не близкий. Там ждет неизвестность, Маршрут не туристский. Берут в чемоданы Всего понемногу, А ты возьми нежность С собою в дорогу. Возьми и улыбку, С ней будет светлее. Ненастные мысли По ветру развеет. Вдруг звездною ночью Грусть одолеет… Возьми же улыбку, С ней будет светлее. Вернет тебя песня, Ее ты услышишь. Она все расскажет, О чем не напишешь. Берут в чемоданы Всего понемногу, Возьми мою нежность С собою в дорогу.

ГОЛУБОЙ ЗВЕЗДОПАД

Уж завяли цветы И смешались с травой. Все деревья, кусты Отшумели листвой. Посмотри, снег летит! Дай же руку скорей! Пусть зима посидит На ладони твоей. Где-то есть — вы слыхали? — Голубой звездопад. А снежинки, как жаль, Уж росою блестят. Иней звездным ковром Облепил все дома. Лужи стали стеклом, Провода, как тесьма. Посмотри, снег летит! Дай же руку скорей! Пусть зима посидит На ладони твоей. Пессимисты твердят: — Что впустую мечтать?.. Голубой звездопад Все равно буду ждать. Так бывает, что враз Поседели поля. Раз в году, только раз В белой пене земля. Посмотри, снег идет! Дай же руку скорей! Пусть зима отдохнет На ладони твоей. Звездам хочется сесть, Вот они и летят… Может, это и есть Голубой звездопад. Если ты зиме рад, Про себя попроси: Голубой звездопад, Счастье мне принеси.

На вкладке фотографии Владимира Белковского

Где разница мастерства фотожурналиста и фотолюбителя? Чем отличается их творчество? Говоря о творчестве инженера Владимира Белковского, можно, пожалуй, найти лишь одну особенность, которая отличает его от фотожурналистов: Белковский не любит сдавать свои работы в печать, а тем более на выставку, быстро. «Каждая работа должна вылежать свое время. Автор должен осмыслить ее…»

Фотографией В. Белковский увлекся в 1959 году и с того момента стал членом Челябинского городского фотоклуба, а затем и членом правления, автором и инициатором многих интересных дел этого коллектива. Первая публикация в «Челябинском рабочем» в 1962 году — снимок «С мамой не страшно». Примерно через год в той же газете появляется «Космонавт №…». Эта работа В. Белковского обошла страницы многих газет и журналов, участвовала в ряде союзных и зарубежных выставок, а в 1972 году издана в ГДР специальной маркой.

Владимир Белковский любит оценивать свои снимки с позиции творчества фотомастеров различного направления. Он посылает их на конкурсы и выставки во многие страны и нередко добивается успеха. Наиболее крупный из них — главный приз «Золотая роза» в 1973 году на международной выставке в Чехословакии.

Мне думается, что самое незабываемое в жизни — это встречи. Счастье, если они сопровождают нас всю жизнь — от первого вздоха до последней минуты. Встречи с природой, с красотой, с людьми… Владимир Белковский не делает их только своим достоянием. Он «продляет» их для людей с помощью фотографии.

Январь на площади Революции в Челябинске. Скульптура Ильича, величаво проступившая из вечерней дымки. Зеркальная гладь озера Кисегач. Когда лишь легкие разводы паруса снизу позволяют сказать, где здесь вода, а где воздух. Рабочая династия Янбахтовых, известных на Магнитке тружеников.

…Три из нескольких встреч, которыми делится сегодня с вами автор. Владимир Белковский очень хочет, чтобы зрители относились к его героям так же тепло, как он сам. Ведь каждый снимок у него вылежал время, осмыслен, и лишь после этого получил право на обозрение.

Евгений Ткаченко, председатель фотосекции Челябинской областной организации Союза журналистов СССР

«Январь». 1962.

Двое из рабочей династии (ветеран Магнитки Александр Федорович Янбахтов с дочкой Олей). Магнитогорск. 1973.

Скульптор Лев Головницкий. 1975.

«Фокусник». 1967.

Вечереет. 1971 (Кисегач).

«Надежда». 1969.

Вечная тема. 1969.

«Мамина картошка». 1960.

СТИХИ УЧАСТНИКОВ VI ВСЕСОЮЗНОГО СОВЕЩАНИЯ МОЛОДЫХ ПИСАТЕЛЕЙ

Борис Калентьев

СТИХИ

ЧУВСТВО РОДИНЫ

Могу любить и ненавидеть, могу любимую обидеть, могу ошибку сделать, но — есть чувство Родины. Оно всех прочих чувств моих сильнее. С ним небо серое — синее, с ним думы — вольны и красны, с ним — все мечты мои ясны. О чувство Родины! Ты свято. Но трижды свято для солдата. И я скажу начистоту: с тех пор всю жизнь я на посту. О чувство Родины! Спасибо за то, что есть во мне ты, ибо в цепи удач и неудач до смерти буду я горяч. Любовь приходит и уходит, и даже ненависть проходит, порой сменяются мечты. И постоянно — только ты.

БРИГАДИРЫ

А мы — творим себе кумиров. У нас такие люди есть: мы выбираем бригадиров. И представляя нашу честь, не тайным их голосованьем, мы выбираем — напрямик. Не как-нибудь, а нежно: — Саня, не подведем тебя, «старик». От птиц, наверно, зародилось, от тех, летящих высоко. Мы выбираем бригадиров — крылатых, умных мужиков, с какими на врага ходили на штурм. Уходим в шурф, на стан. Мы выбираем бригадиров, как вожаков летящих стай.

ДУШ

После смены, будто бесы, не узнать: кто я, кто ты? Скинув робы, в душ мы лезем под тугой напор воды. Под мочалкой лица, плечи обретают прежний вид. Шутки, шутки — залп картечи на десятника летит. А Фатеич ни в какую. Хоть бы слово, да куда… Заливает душевую тугоструйная вода. Что за спины! Ну и спины забугрились под водой! Как не баня, а смотрины красоты мужской. Хоть любому дай в награду титул принца красоты. Как спортивная команда вышла разом из воды.

Александр Павлов

СТИХИ

ШЕСТЬСОТ ВТОРОЙ

Резчику лома Р. Зайнапову

В копровом цехе вечный кавардак: железо всех времен, мастей, обличий, то паровоз подкатится сюда с утробной паровою перекличкой. То подвезут бескрылый самолет в горячке отзвеневшего дюраля, то на вагоне катер приплывет — всех под резак, и словно не бывали. Порой Степану чудилось, что он палач вот этих горемык железных, не попусту коптивших небосклон — проживших век двужильно и полезно. Он опускал на землю бензорез, влезал наверх, откуда тишь стекала, и громыхал хозяйский интерес по мостикам ботинками Степана. В его обходе, ревностном и злом, рассерженно сминалось безразличье: — Труда-то сколько! И опять на слом… Но все же вскоре вспыхивала спичка. А бензорез врезался в кругляки, обшивку и натруженные скаты, и паровоз, напыщенный когда-то, валился от Степановой руки. Да мало ли таких со всей страны летят к нему, попыхивая рьяно? Им раньше явно не было цены, а нынче есть — и та не по карману. Дешевле вжать в тысячетонный пресс уютные, обжитые кабины и рычагов тридцатилетний блеск… — Ломай, Степан, работай — все едино! Так думал он размашисто, спроста, покуда к серым колоннадам цеха из памяти тревожной не приехал особенный, приземистый состав. Степан присел у танка, закурил. Пробоины, заклиненная башня… И словно лбом ударясь в день вчерашний, на башенке он цифры отличил: 602-й… И дернулась рука, и налегла на воздух как на тормоз. 602-й в разорванных боках привез войною срезанную скорость. 602-й… И задохнулся он. Да, в нем они, заклинены навечно! Он за бронею слышал каждый стон, И жаркое дыханье человечье. Он рвал броню упругим резаком, как будто вдруг из танковой утробы они шагнут светло и шлемолобо, сомнут войны погибельный закон. Гудело пламя, взламывая танк, томилось небо без дождя и вздоха… В копровом цехе вечный кавардак, в пролетах тесных стиснута эпоха.

ГЛЯДЕНЬ-ГОРА

В моем краю магнитные ветра и тишина нестойкая, скупая… У каждого своя Глядень-гора, и у меня …которую скопали. Твое большое сердце растеклось по всей стране, от севера до юга, укрыв ее, продутую насквозь, стальной непробиваемой кольчугой. У каждого своя Глядень-гора, трибуна жизни, вещая вершина, откуда животворные ветра, взлетев под солнце, падают в долины. Откуда взгляд, размашист и высок, сверкает, горизонты рассекая, где вражья пуля целится в висок, и тишина взрывается стихами. Магнит-гора… Отвернутым пластом ты падаешь в долину безымянно. Но за тобою прячется восток, и на ступенях дремлют ураганы.