Каменный пояс, 1978

Буньков Семен Иванович

— Вот ведь сорока старая чего навыдумывала! — заметила Мария Павловна, выслушав со вниманием Марфу.

Но тут Наташа глянула в окно: Иван Михайлович шагал серединой улицы и размахивал зажатой в руке фуражкой. Это уж понятно: как поругается с кем, так и в лютый мороз шапку долой.

— Папаня идет! — сказала Наташа. — Гроза грозой.

Грохнуло в сенях попавшее под ноги ведро. Вошел, швырнул в угол фуражку.

— Рано нынче. Никак отсеялись? — спросила Мария Павловна, зная, что сейчас Ивану Михайловичу надо прокричаться.

— Отсеялись! — не успев сесть, Журавлев вскочил. — Досеемся скоро, пойдем по соседям хлеб занимать.

Теперь

бы помолчать всем некоторое время, но Наташе не терпится.

— Все не можешь привыкнуть? — спросила она.

— А-а! — закричал Журавлев. Острый нос его побелел, глаза сузились, четко проступили морщины на лбу. — Это к чему такому я привыкать должен? К глупости привыкать? Елки зеленые! Сказали мне про твое кино, как ты весь наш журавлиный род на позор выставила. Спасибо, дочка, обрадовала отца, поднесла подарочек. Совестно и стыдно мне. Я это кино Захару еще припомню!

— Будет, будет… Разошелся, как холодный самовар, — осаживает его Мария Павловна. — Сходи лучше Сережку позови. Мы тут пирог вам на конец посевной испекли.

— Выбрось его! — сказал Иван Михайлович. — Не заслужили пирогов.

— Выбросить так выбросить…

— Рада стараться!

Подобрав с полу фуражку, он надвинул ее на глаза, вышел, еще раз пнув в сенях ведро. Пометался в поисках заделья, приволок под навес охапку сосновых дощечек и начал гладить их рубанком. Остро запахло смолой, стружка завивается колечками, ворохом оседает на землю. После сева, когда наступит некоторое затишье до сенокоса, Иван Михайлович задумал обшить досками дом, закрыть темные бревна и ржавые лохмотья старого мха в пазах.

Пришла Мария Павловна — в накинутой на плечи фуфайке, в старых валенках. Села в сторонку.

— Куда Наталья-то убежала? — спросил Иван Михайлович, не поворачивая головы. — Слова не скажи — сразу взбрыкивают…

— А ты кричи больше.

— Нервы никуда стали, что ли. Не хочу, а кричится.

Иван Михайлович отложил рубанок, охлопал карманы в поисках курева и сел рядом..

— Вот так и живем, — сказал вдруг. — От весны до осени, от осени к зиме… Мир велик, а тесно. Сошлись на одной узенькой дорожке и стучимся лбами. И не догадаемся шаг в сторону сделать.

— Про Захара говоришь?

— Про него…

Журавлев еще не докурил папироску, как стукнули воротца. Мария Павловна, увидев на лице Сергея синяк, полученный в Заячьем логу, так и ахнула.

— Отец, да ты что на самом-то деле! То-то мне Марфа толкует, а я в ум не возьму… Стыд-то какой!

— Так уж получилось, — сказал Сергей. — Конфликт на почве агротехники. Нашему Ивану Михайловичу не нужны советы и рекомендации, сам все знает.

— Ты, парень, бреши, да не забрехивайся, — Журавлев сделал последнюю затяжку, бросил окурок и придавил его сапогом. — Советы для умных людей составляются, а вас с Кузиным заставь молиться, лбы порасшибаете. Я в чем уверен — до смерти стоять буду. А тут я прав… Ладно, пошли в дом. Вижу с разговором ты.

— Просто так зашел, — ответил Сергей.

— Просто так и посидим.

Журавлев поднялся, отряхнул с брюк мелкую стружку. В доме он привалился к столу, уложил подбородок на ладони, изготовился к разговору.

Сергею шел пятый год, когда по пьяному делу был насмерть придавлен машиной его отец. Вскоре же слегла и не встала мать, сестра Ивана Михайловича. Журавлев сделал все, чтобы племянник не познал сиротства, одевал-обувал. Сам же и определил,

кем быть Сергею: только агрономом, только по хлебопашному делу. Когда Сергей вернулся в деревню с дипломом и молодой женой, получил колхозное жилье, Журавлев сказал ему: «Обязанность свою мы с Марией выполнили, насколько хорошо — не нам судить. Теперь свое гнездо у тебя, Серега, но не забывай нас…»

«Вот так не забывает», — подумал Иван Михайлович, вздохнув, спросил:

— В других бригадах как?

— Зерновые кончили. Твой Заячий лог остался. Захар Петрович рвет и мечет. Сам знаешь.

— Понятное дело, — соглашается Журавлев. — Захару что надо? Захару, елки зеленые, вперед выскочить охота. Отличиться. Больной он этим, еще с молодых годов… С ним ясность полная, а тебя вот пять лет учили землю носом чуять, науку в деревне представлять. Хорошо представляешь, выразительно!

Сергей молчит.

— Робкий ты, еще Квелый, как трава без дождя. Думаешь, что? За красивые глазки вожаком тебя коммунисты избрали? Нет, елки зеленые! Расчет был на азарт, на силу молодую. Хорош расчет, да боец не тот. За бумагу прячется. Знаешь, сколько таких работничков у нас перебывало? Без счета.

— Не бумаги, а рекомендации, — заметил Сергей и стал втолковывать Журавлеву, что агрономические советы по срокам сева не с потолка берутся, а составляются на основе многолетних наблюдений.

— Что-то не видел я, чтоб за Заячьим логом кто наблюдал, — усмехнулся Журавлев. — Может, тайно или со спутника? А вот дед Никанор другую рекомендацию насчет лога дает. Сядь, говорит, голым задом на пахоту, если не шибко мерзнет, то можно сеять.

— Уже попробовал, поди? — спросила Мария Павловна.

— Нет еще. Завтра буду испытывать.

— Надо народу поболе собрать. Пущай полюбуются.

— Ладно! — Иван Михайлович хлопнул ладошкой по столу. — Посмеялись, да будет… К синяку приложить бы что. В драке, Серега, завсегда так: кто в сторону жмется, тому больше достается. Не вешай голову, неудобно на мир глядеть в таком положении.

— Нехорошо все получилось, — вздохнул Сергей.

— С Кузиным-то? Обойдется. Раньше у нас, елки зеленые, не такие плясы-переплясы бывали. Проклянем друг друга, а день прошел — и забыли. Не про молодых только говорят, что характером не сошлись. Может, ты думаешь, я у Захара одно плохое примечаю? Нет, елки зеленые! Ценю я Захара. За одно ценю — не побоялся в худой колхоз пойти. Другой бы на болезни сослался, на жену, детей, свата, брата, а Захар впрягся и вот уже сколь лет тянет лямку.

История неожиданного начала председательской карьеры Кузина и ее продолжение известны Сергею, но теперь он удивлен словам Ивана Михайловича. Казалось бы, все в его отношениях с Кузиным завинчено на крепкую гайку, но вот есть, оказывается, малюсенькая щелочка для уважения и почтения к человеку, сумевшему в важный час одолеть себя… Другое известно Сергею: маятный путь прошел Кузин по тряской и неровной стезе. Почем зря шпыняли его за недоучет, за недогляд, за множество других дел… Третье известно Сергею: перед тем собранием, как стать ему секретарем парторганизации, Волошин предупреждал его, что быть ему меж двух огней, но самому бы не опалиться, не качнуться бы в одну или другую сторону. Эту шаткость своей позиции Сергей почувствовал скоро, но особенно в момент создания журавлевского звена. Кузин тогда воспротивился уже потому, что предложено не им, и вон какого труда стоило сломить его…