Каменный пояс, 1978
Шрифт:
— Распустились! — Кузин покачал головой. — Да какой хлеб от вас ждать! Прогулы, самовольство, а звеньевой покрывает, в радетелях ходит. Не кривись, Иван, сам знаешь, что не за свое дело взялся.
— Как сказать, — вставил Андрюшка.
— Не мешай, когда старшие говорят! — зыкнул на него Захар Петрович. — Не твоего ума дело.
— Мое! — закричал Андрюшка. — Мое дело!
— Постой, сын, — Иван Михайлович легонько отстранил Андрюшку. — Заячий лог, Захар, и теперь засеять можно. С плешинами, огрехами, но можно. А вот как мы, елки зеленые, осенью людям в глаза посмотрим?
Кузин перестал ходить, сел к железному ящику и запостукивал согнутым пальцем по его гулкому боку. Минут несколько сидел так, вроде дремал.. Потом поднял голову, обвел всех долгим взглядом:
— Ладно… Поговорили, отвели душу. Теперь вспомним про ранние и сжатые сроки сева и твердые указания на этот счет.
— Мы не будильники, Захар, чтоб по сигналу звенеть, — опять возразил Журавлев.
— Ему про Фому, а он за рыбу деньги… Ты коммунист и должен иметь ответственность. Партийную.
— Я ее всегда имел. В сорок третьем под Курском почувствовал.
— Уже слышали…
— Так еще послушай! Мы живем вот, друг дружку по мелочам изводим…
У Журавлева мелко затряслись губы — первый признак сильнейшего волнения. Заметив это, Федор подошел к нему, положил руку на плечо.
— Не надо, дядя Ваня. Нам все понятно…
— Надо, Федор! Надо!
— Ну что ж, — Кузин поднялся, показывая, что разговор окончен. — Про военные геройства танкиста Журавлева мы наслышаны и вспоминать об этом не время… Если мои слова не доходят, то вон агроном бежит. Послушаем его… Как там, Сергей?
— Плохо, Захар Петрович…
— Что значит — плохо? Давай так договоримся, Иван. Ничего у нас не было, и знать я ничего не знаю. Переходящее знамя за посевную мы три года держали и уступать его я не намерен.
— А за урожай знамя дадут? — спросил Федор.
— Не от нас, парень, это зависит. Какая погода будет.
— Вот так, елки зеленые! Говори уж прямо: что бог даст. У мужика сто лет назад в точности такая агротехника была.
— Хотя бы пару дней погодить, — предложил Сергей.
— Не пару дней, а сегодня! — твердо сказал Кузин. — Чтоб к вечеру на все сто! А вы что уши развесили? — накинулся он на ребят. — Чего глазами хлопаете? Журавлев вашу премию губит. Кончим сев первыми — приходи, получай. За нынешний день особая награда, вечером сам привезу, наличными. Не обижу, но чтоб кровь из носа! Ясно? Я спрашиваю: ясно?
— Наконец-то слышу деловой разговор, — из будки показался Антон. — Очень уважаю, когда говорят не о совести, а про стимул. Настроение поднимается. Кто как, а я согласен. Только уточнить бы, Захар Петрович, какая сумма конкретно? Можно наличными, а лучше прямо винцом-водочкой.
— Ну вот, — засмеялся Кузин. — Один разумный уже есть, кто еще?
— Мы против! — крикнул Андрюшка и умоляюще посмотрел на ребят. Дескать, что же вы молчите? Или согласны на такую подачку?
— Кто такие — мы? — хохотнул Антон.
— Я! Федор, Пашка, все!
— Погоди, сам скажу, — Федор подошел к Захару Петровичу. — Премия, она того… Хорошая… Только нечестно получается… Такую премию мне не надо.
— Точно, нас не купишь! — подал голос Пашка.
— Присоединяюсь, — поддержал его Валерка.
Журавлев теперь молчал. Даже в сторону подался. «Так, так», — приговаривал он про себя, был доволен ребятами.
Покричать бы, да разойтись. Но дело вдруг приняло совсем другой оборот.
— Мы ведь тоже знаем, с какой стороны к трактору подходят, — сказал Кузин. — А ты, агроном, за сеяльщика будешь.
— Да ты что, Захар, рехнулся! — Журавлев кинулся к председателю, ухватил его за рукав. — Не доводи до греха, Захар!
— Прочь! Я научу вас работать! — Кузин рванулся, половина рукава осталась у Журавлева.
«Правда подерутся!» — испугался Сергей и бросился разнимать. Но Журавлев и Кузин уже яростно трясли друг друга за грудки.
— Бей своих, чужие бояться станут! — кричал Антон и аж приплясывал от удовольствия.
— Заткни глушитель! — рявкнул на него Федор. Куда и медлительность пропала. В секунду подскочил, раздвинул Журавлева и Кузина, встал между ними. — Езжай-ка, Захар Петрович, домой… Мы уж тут сами, как агроном велит…
Кузин покосился на кулаки Федора, молча нырнул в машину, толчком рванул ее с места, и она отчаянно запрыгала по кочкам.
— Показалась премия, да как бы не пропала, — сказал в тишине Антон.
Его никто не поддержал.
Разговор на разные темы
В тот же день случилось в Журавлях еще одно событие. По телевидению показали киноочерк о знатной доярке Журавлевой. Хорошо было снято.
Вот Наташа оживленно беседует с председателем колхоза. Захар Петрович получился просто великолепно! Осанка, улыбка, жесты, слова — все в меру строго, в меру вольно… А вот Наташа идет мимо своего портрета на доске Почета. Портрет — крупным планом, она — крупным планом… Потом зрители увидели доярку Журавлеву за сборкой доильного аппарата, во время дойки, идущую с ведерком молока по луговой тропинке, в обнимку с белоствольной березкой, за чтением сельскохозяйственной литературы… Где-то вдали, расплывчато, образуя фон, мелькали лица других доярок. Сами, быть может, того не подозревая, авторы очерка изобразили Наташу вне коллектива, а потому хоть и веселую, но одинокую. Доярки и скотники, смотревшие передачу в красном уголке фермы, сразу обратили на это внимание. Наташа со страхом ждала, что, как только кончится передача, сразу начнется ядовитый разговор. Но произошло непонятное. Посмотрели, молча поднялись, выключили телевизор и разошлись.
Подоив коров, Наташа прибежала домой, упала в подушку и вдосталь наревелась.
— Ну что, Наталья свет Ивановна? Дождалась праздничка? — через какое-то время спросила у нее Мария Павловна. — Сильно бабы-то на тебя?
— Молчали. Поднялись и ушли.
— Хуже ругани это.
Наташа не ответила. Да и что сказать матери, оказавшейся между двух огней: и дочь жалко, и на правду глаза не закроешь. Так они и сидели молчком с час или больше, оглохли бы от тишины, не загляни к ним Марфа Егоровна. Захлебываясь от возбуждения,-та начала рассказывать о происшествии в Заячьем логу.