Каменный пояс, 1983
Шрифт:
— Чай будешь пить? — хмуро спросила Катерина, выворачивая штанины своих гамаш-ромаш или как их там.
— Я лучше молока.
— Холодное, подогреть надо.
Николай ничего не ответил и, закончив одеваться, достал из холодильника молоко, налил в кружку, взял из целлофанового пакета надкушенный ломоть хлеба.
— Холодное, я говорю, — повысив голос, хмуро повторила жена.
— Ничего, я, как Витька говорит, глоточками.
— Свою скотину придешь убирать?
— Не знаю, как дело пойдет.
— А чего там знать-то? М-м, пять уже доходит, — простонала Катерина. — Пошли, что ли?
Николай сделал глоток побольше и, почувствовав холод от молока где-то в лопатках, передернул плечами.
— Пошли, — сказал он, тоже взглянув
— А?
— Дорогой, говорю, разогреемся!
По ночам теперь морозило крепко, и последний выпавший снег не сходил уже третьи сутки. Может быть, последний первый, и зима началась? К ферме Николай шел за Катериной, привыкшей уже к этой дороге. Бухали, шаркали сапоги по мерзлым кочкам. Три лампочки, вывешенные над коровниками, долго, казалось, не приближались. Потом стал доноситься сплошной вой компрессоров.
— Первый гурт уже доют, — сказала Катерина.
— Поэтому они у вас и передовые, — заметил Николай.
— Че-е? — Катерина обернулась. — Нашел передовиков! Они все восьмеро ближе нас к ферме живут, и группы понабрали любенькие.
— Ну я и говорю.
— Говоришь ты!
Ключ от котельной он обнаружил не на указанном Пленновым месте, а, изведя десяток спичек, с которыми совался в разные укромные уголки, прямо в замке.
«Вместе ведь запирали», — удивился Николай, но тут же подумал, что Пленнов мог запросто отвести ему глаза разговором, за которым и сам, кажется, забывал про все на свете.
Примкнув замок к одной из петель, он положил ключ в карман и отворил половину двустворчатых дверей. В лицо сразу пахнуло копотью, запахом солярки, подтекавшей из топливного насоса, и сохранявшимся в тесном помещении малым теплом. Выключатель он нащупывать не стал, хотя уже знал, где он примерно находится, опять зажег спичку. Прикрыв огонек ладонью, шагнул к стене, и вдруг у него под ногами зазвенели бутылки, спичка потухла. Николай отступил назад и чиркнул новой. Перешагнув через батарею посудин из-под «ароматного», «вермута» и еще какой-то дряни, подошел и повернул выключатель. Затем открыл топку, взял факел — ветошь на проволоке, помочил его в лужице под топливным насосом, поджег и, подержав перед дверцей, просунул в топку, к форсунке. Закрепил, как показал Пленнов, и, открыв краник на медном патрубке, питавшем форсунку, подошел к электрощиту и, коротко вздохнув, утопил кнопку магнитного пускателя. Котельная ожила. Загудел, набирая высокую рабочую ноту, электродвигатель, затрясся топливный насос, ухнуло, загудело в топке горячее пламя. Николай вытащил факел, притушил его об пол, отложил в сторону.
Потом он снова проверил контрольный краник, выскочившая оттуда струйка воды теперь была чувствительно горячей и парила, форсунка работала четко, равномерно выбрасывая порции солярки, взрывавшиеся почти белым пламенем на отражателе.
Стрелка манометра дремала на нуле, и Николай, отвязав от двери, ведущей в телятник, проволоку, пошел посмотреть, что и как там, проверить трубопровод и краны.
В холодном и сыром помещении было к тому же еще и темно. Одинокая желтая лампочка горела над входом в группу сухостойных коров, но от нее в телятнике только темнее казалось. В грязных окнах едва-едва засерело. Суточные телятишки содержались отдельно, у них работал электрический калорифер, включал который по ночам дежурный скотник. Николаевых дел тут было немного: дать пар для подогрева обрата, горячей воды для разных нужд. А сейчас его заинтересовало, мог бы он эту хазину отапливать, чтобы воздух был тут сухим и здоровым? Если не выключать котел, то, наверное, смог бы. Да если еще потолки тут подшить, окна-двери утеплить… Но тогда, наверное, и отопление не понадобится, кто же в своем хозяйстве хлев отапливает?
Не заходя в глубь телятника, Николай вернулся к себе. Манометр теперь показывал давление, и он приготовил шланг с железным наконечникам для подогрева воды в емкости, за которой вскоре должны подходить доярки. Котел работал своим чередом, в тесном помещении стало тепло
«Не работа, а курорт какой-то», — подумал безо всякого чувства. День еще только начинался, но он уже знал, что ничего особенного в нем не будет. Согреет он воду, прибегут доярки, пошумят при нем маленько, потом явятся на работу телятницы, даст он им пар и воду, приедет к десяти молоковоз отмываться-пропариваться, и подойдет время сделать перерыв до вечера, когда все это повторится. Конечно, и эту работу надо делать, и главное случилось — он работает. Но уже чего-то еще хотелось.
На четвертый день, в субботу, Николай собирался на работу неохотно, со вздохами и немного смущенным покашливанием. Зато Катерина, едва ополоснув припухшее лицо, словно оживела тут же. Николай объяснил это тем, что с понедельника она должна была выходить на работу в новый, сплошь механизированный свинарник. Туда и являться, кроме дежурств, надо будет попозже, и работа несравнимо легче, чем в коровнике, хотя оплата заметно выше и постоянней.
Мать у Николая всю жизнь проработала «куда пошлют» и почти никогда не знала, чем придется заниматься на следующий день. В уборочную часть женщин могли послать чистить от навоза скотобазы или подмазывать их глиной, зимой отправляли на подводах или в тракторных санях за сеном в степь, усаживали перебирать подмерзавшие картошку или свеклу. Постоянная работа была на ферме, и мать частенько заговаривала о ней, готовая пойти туда хоть фляги мыть, лишь бы на одном месте. Потом таким престижным местом стала колхозная дробилка, следом — механизированная ферма и вот — свинарник. На дробилке надо было только зерно засыпать железными чиляками, на ферме — раздавать дробленку и чистить навоз скребками (ну еще молочные бидоны таскать), а на свинарнике — с транспортера на транспортер перебросить, ну и тот же навоз сдвинуть. Но главным, думал Николай, было все же постоянство. А может быть, и удачное сочетание зарплаты и трудоемкости. В новом свинарнике Николай побывал. Тепло, просторно, чисто. В профилактории малиновым фантастическим светом горят кварцевые лампы, убивающие микробов. А в диспетчерской — настоящий Байконур! И цех кормоприготовления — действительно, цех. Но, может быть, это только по первому году так уж хорошо, а потом загадится?
— Че ж теперь Тимке магарыч будешь ставить? — съязвил он.
— Тимке-то магарыч, — беззаботно откликнулась Катерина, — а тебе завидно небось?
— Из-за чего? — не понял Николай.
Катерина все же немного смутилась.
— Ну тебе-то теперь ни грамма нельзя.
— Хм! Я вот возьму да пропущу на пробу. Компанию звать не надо, сами каждый день собираются.
— А ты привечай их больше. Пошли, что ли?
Когда вышли, Катерина буркнула «счас» и, быстро прошагав через двор, скрылась на овечьей карде, Николай встал к куче смерзшегося навоза.
Задувал ветерок, неся редкую колючую крупку, и до фермы, кособочась, они дошли молча. Молчком и расстались, только разом взглянули на лампочку, мимо которой быстро промелькивали белые мушки. Нужна была зима, снег, а вчера опять моросил дождь, мог он пойти и завтра.
В котельной Николай орудовал не то что привычно, но уже как-то без суеты, точно и равнодушно. Едва только наладилась топка, он поправил в головах старый свой ватный пиджак-полупальто и лег на топчан, сощурившись от света новой сильной лампочки.
Котельную он, можно сказать, уже обжил, натащив сюда своих из дома вещей и приспособив их для разного рода удобств. Не облегчения добивался, поскольку перетрудиться тут было невозможно, ну разве что приоглохнуть от шума — старался поскорее обжиться, раз и навсегда забыть долгую бездельную маету. Теперь, на четвертый день, казалось, что получилось, все приладилось.
«А дальше что», — думал Николай, хотя и это уже обдумал за три дня: работать на котле, раз поставили, ждать полного выздоровления, если оно возможно, а там все равно проситься на колесный трактор, чтобы работать тут же, на ферме, или на обработке пропашных.