Каменный пояс, 1985
Шрифт:
— Садовод.
Все засмеялись.
— Ладно, беру тебя в ученики, — сказал Герман и пошутил: — Старайся, а то буду за пивом посылать!
Старания Альберту не занимать. Он уже сам может обрабатывать детали, хотя до Крамера ему, конечно, далеко. Альберта часто вызывают из цеха. Нужно решить какой-нибудь вопрос — посылают за Хесслером: он, кроме немецкого, знает и русский, и испанский, и французский.
…Течет людской поток по улице Спартака. Минут пятнадцать энергичной ходьбы — и вот уже знакомое здание, увенчанное тремя огромными буквами: «ЧТЗ».
Самый крупный — механосборочный. Кто-то подсчитал, что на его территории поместились бы все жители Челябинска, а их больше двухсот тысяч. Даже те иностранцы, кто раньше работал в Руре, ничего подобного не видели.
Посредине цеха — главный конвейер, а по сторонам — механические и прессовые отделения. Некоторые иностранцы работают на сборке, а несколько человек — Крамеры, Гофман, Хесслер — в дизельном.
Рядом с механическим — кузница. От гулких ударов молотов вздрагивает земля. Здесь тоже есть политэмигранты. Их уже хорошо знают. И работают как надо, и ребята компанейские. Кое-кто из испанцев уже играет за цеховую команду в футбол. Для кузнецов, которые славятся как самые темпераментные болельщики, это далеко не последнее дело. Во время матча болельщики на трибунах дружно кричат:
— Давай, камрад!
…Идет рабочий день на Тракторном. Стоят вместе с челябинцами у станков и кузнечных молотов люди, родившиеся в Испании, в Германии, Чехословакии, Польше, Югославии, Венгрии. Делают общее дело.
Доктора Рубцову вызвали к главному врачу диспансера ЧТЗ.
— Заходите, Клавдия Семеновна, — приветствовал он молодую женщину. — Разговор пойдет о важном деле. Знаю, что очень заняты, но все равно придется дать вам поручение. Слышали, небось, что на завод политэмигранты приехали?
— Слышала и даже видела. Они в нашем доме живут…
— Знаю, мой друг. Это, кстати, облегчит вам работу. Вы назначены их врачом. Заодно попрактикуетесь в немецком языке. Их переводчик — товарищ из Германии.
На следующий день в дверь кабинета, где Рубцова вела прием, постучали. На пороге появился молодой мужчина.
— Здравствуйте, Клавдия Семеновна, — сказал он. — Один из наших товарищей немножко расхворался. Хочу пригласить вас к нему.
Она, может быть, и не узнала бы его, но стоило ему заговорить, и Рубцова сразу вспомнила новоселье политэмигрантов и переводчика. Он говорил по-русски довольно твердо и почти без ошибок, только в ее имени ударение сделал на предпоследнем слоге: Клавдия.
— Хорошо, — сказала она, вставая. — Но вам следовало бы все-таки представиться.
— О, простите, пожалуйста! — смутился он. — Моя фамилия Хесслер, Альберт Хесслер.
В Челябинск приехала на гастроли знаменитая певица Русланова. Горожане, не избалованные большим искусством, штурмовали театральную кассу.
У Клавдии оказался лишний билет — заболела сестра.
— Может быть, вы пойдете? — спросила она Альберта, когда он привел к ней заболевшего товарища.
— О, наконец-то! — обрадовался он. — Я никак не решался предложить вам побыть вместе вне служебных обязанностей.
— Какие робкие существа мужчины! — пошутила Клавдия.
Они вышли с концерта глубоко взволнованные.
Поздний вечер. Спешили по своим делам редкие прохожие. Перед фонарями их тени становились короче, а потом снова удлинялись до бесконечности.
Но эти двое никуда не торопились. Шли медленно, разговаривали.
— Посмотрите, Альберт, какая чудная ночь! Как у Пушкина в «Полтаве»:
Тиха украинская ночь. Прозрачно небо. Звезды блещут. Своей дремоты превозмочь Не может воздух…— Прекрасные ночи не для нас, — сказал Альберт.
— Почему такое грустное настроение?
— Дело не в настроении. Будет война.
— Война? С кем?
— Вы не знаете, Клавдия, что такое фашизм, что такое Гитлер! Это страшная, тупая сила. Мы еще столкнемся с ней, и вопрос будет стоять так: мы или они!
— Неужели вы постоянно думаете об этом?
— Думаю и о другом. Но об этом я никогда не забываю. У одного хорошего писателя, он тоже был в Испании, главный герой пьесы говорит: «Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок…» Ну, вот мы и пришли. Спасибо вам, Клавдия, за чудесный вечер.
— Спокойной ночи, Альберт!
Он задержал ее руку в своей.
— Спокойной ночи, Клавдия!
Они стали встречаться часто. Днем Альберт, случалось, приводил к ней кого-нибудь из заболевших товарищей, вечером она посещала больных на дому, и он, конечно, тоже был здесь, а потом провожал ее.
Они и не заметили, как эти вечерние прогулки и долгие разговоры стали для них привычными и необходимыми. Альберта привлекали в Клавдии ее душевная чистота, открытость, ее порывистость (он называл это «жить сердцем»). А для нее Альберт был героем, таким же, как Овод. Она восхищалась его убежденностью, его непримиримостью к мещанству в любых проявлениях. Но при всей его твердости он был очень чутким человеком, хорошо понимавшим душевное состояние других людей.
Их чувство внешне проявлялось очень сдержанно — в пожатии руки, в теплоте взгляда.
По вечерам в 23-й квартире, у Крамеров, собирались друзья. Услышав звонок, из кухни спешила Гертруда — высокая, стройная женщина с седой прядью в темных волосах, неплохо, хотя и с акцентом, говорившая по-русски. За ней в прихожей появлялся ее муж Герман, энергичный, но молчаливый человек с застенчивой улыбкой. Он, как и Альберт, был до Испании подпольщиком.
Часто бывал у Крамеров со своей женой Иоганн Вольф, представитель иностранных рабочих на заводе, высокий брюнет, очень живой и веселый.