Каменный пояс, 1986
Шрифт:
Но я не был им. Иногда по ночам наступали минуты прозрения, пронзительной ясности, и тогда спрашивал себя: «Зачем явился на белый свет? Для какой надобности?» Вокруг меня люди что-то строят, открывают, добывают, пашут, воспитывают, борются, в том числе и за меня. Значит, все это им надо. И я им нужен, но нужен не такой, как теперь, а другой, способный к чему-то. И люди негодуют, что я им мешаю. Не просто существую бесполезно — уж черт бы меня дери, — а мешаю. Стало быть, я вреден, враг здоровому, светлому и хорошему. Но они не хотят видеть во
Придя к этой мысли, я отнюдь не бросил пить, но стал глядеть на себя глазами постороннего и не оправдывал.
Обычная отговорка пьющего: пью на свои — чистейшая ложь, ибо сам он со всем «своим» завязан в узел сложных отношений и подобен звену в цепи. Если ржавчина разъедает звено — разрывается цепь. Я тоже, как звено, выпал из цепи человеческих отношений, чувствовал постоянно апатию, вялость, болезненное состояние, если только не удавалось выпить. Даже после небольшой дозы наступало состояние тупой отрешенности. Потеряв все, я более теперь ни о чем не жалел.
И тут со мной произошло нечто такое, что я не уверен до сих пор — случилось ли оно в самом деле или было галлюцинацией. Я шел, сильно покачиваясь, хватив тройного одеколона, и вдруг в толпе встретился глазами с Анютой. Рядом с ней шел Петька. Она подалась вперед, заслоняя его собой от меня, но этого ей не удалось в полной мере — Петька был выше ее ростом. Я понял этот ее порыв и сделал вид, что не узнал. Несколько спустя, оглянулся, но уже не различал их в толпе. Вероятно, до Анюты донеслись слухи о моей северной одиссее, но знала она ее без печального конца и, возможно, решила посмотреть, что я теперь из себя представляю.
Снова меня подобрали люди, и снова, в который раз, я попал к «товарищу детства». И снова он стал вытаскивать меня из ямы. Я не сопротивлялся и не помогал — во мне почти все сознательное отключилось, и в этом смысле я не был полностью живым человеком. Медицинский факир сделал все, что мог, и передал меня с рук на руки в лечебно-трудовой профилакторий.
Я не пью пять лет. Современная медицина, дружеское участие людей и работа сделали свое. Вначале я сколачивал ящики, потом рубил на прессе шайбы из стальной полосы, потом приняли на завод, и работаю теперь на расточном станке. Недавно получил благодарность, а для человека в моем положении это немало. Постепенно ощущение пустоты рассеивалось. Угнетало свободное время. Его было так много, что не знал, куда девать. Два выходных дня казались бесконечными. Мало-помалу научился ходить в кино и не пропускаю новых фильмов, смотрю премьеры в театре, сижу в библиотеке.
Самый частый вопрос, который задают те, кто меня знал раньше: «А не хочется пить?» Говорю откровенно: «Иногда хочется, и очень сильно».
Тогда из дома я иду на перекресток, где с одной стороны сдают пустую посуду, а с другой — торгуют спиртным. Там всегда маячат двое-трое «бывших».
Стою
Юрий Зыков
Уже оставлено ситро
И пироги доели.
Взмах дирижера — «Болеро» —
Не чье-нибудь, Равеля.
Рукоплескал концертный зал,
А в нем моя бригада.
Дружок поерзал и сказал:
«Красиво, это ж надо!»
Потом меж сосен и берез
Возвышенно и ново
Электропоезд всех нас вез
Из центра областного.
Смотрели мы во все глаза
На край наш каменистый,
На разноцветные леса
В рябиновом монисто.
Хотелось кланяться горам,
И было жаль немного,
Что разойдемся по домам,
Что кончилась дорога,
Что малый срок на отдых дай,
Что песню не допели,
Что завтра жать
квартальный план
Ему не до Равеля.
Бронислав Самойлов
Если ложь к себе заманит,
Закружится голова —
Тут как тут усмешка встанет,
Неприметная сперва.
И порою
С той усмешки —
Лучше б вдоль спины бичом!
Девка щелкает орешки,
Усмехается —
О чем?
Или в праздничном застолье
Мужичонка —
Сам не свой —
Запоет и глянет болью,
Болью все еще живой.
То ли вы ему не любы,
То ли горе велико?
Усмехнется,
Вытрет губы,
И пошлет... недалеко.
Виктор Баранов
Заколочены окон глазницы,
В лопухах и бурьяне сады,
Во дворах ни коровы, ни птицы,
Только плесень густой лебеды.
Было время — Малевка гудела
На лугах, на полях и токах,
Залихватски плясала и пела
После солнышка — в полный размах.
У плотины спасительной лодкой,
Благодатью, надеждой села,
В лихолетье — кормилицей кроткой
Чудо-мельница раньше была.
А теперь здесь пустырь и суглинок...
Но не это меня привело.
За оградой, под сенью лозинок,
Спит ушедшее наше село.
Но и там, на пустынном отшибе,
Не нашел я того, что искал:
Даты с именем светлым на глыбе,
Что для мамы отец высекал.
Эх, отец! Привечает добротно,
Для него я плохая родня.
Он горюет со мной неохотно,
Будто путает с кем-то меня.
Лариса Надымова
ГЛАЗА-ХРИЗОЛИТЫ
Сказ