Каменный пояс, 1988

Преображенская Лидия Александровна

— Ничего, Ваня, это извинительно.

А на другой день, когда отец ушел на работу, мать, покормив сына, занялась уборкой. Илюшка ни с того ни с сего схватил с заправленной кровати подушку, устроился с ней на том же месте, где играл для гостей дядя Иван, и, подражая ему, раскачивался на стуле в такт воображаемой мелодии. Пальчиками он нажимал на пуговицы, пришитые к наволочке, что придавало в его представлении полное сходство с гармонью.

Мать, заметив непорядок, молча отобрала подушку и погрозила Илюшке пальцем. Но он подкарауливал момент и опять украдкой усаживался с подушкой на коленях, что-то бубнил и, как заправский музыкант, даже наклонял вбок голову, будто прислушиваясь, не фальшивит ли инструмент.

— Как ты мне надоел! — разозлилась наконец мать и погналась за ним с половой тряпкой.

Илюшка бросил подушку и побежал, петляя по комнате, но мать не отступалась. А на кухне, где мальчик хотел спрятаться под столом за чугунками, он со всего разбега угодил прямо в подпол, который мать забыла закрыть в своей домашней суматохе…

Там, в потемках, Илюшка обо что-то ударился и безутешно ревел. С неистовым проворством мать выхватила сына наверх, взяла его, как грудного, на руки и, еще заметив, что он поранил голову, приговаривала, бегая по дому:

— Миленький мой! Да не плачь же ты, родненький! Вот ей! Вот ей!

Илюшкиной ручонкой она ударяла себя по лицу, не зная уж чем сейчас, ей, виноватой, угодить сыну.

Заметив на темечке кровь, она моментально сорвала с плеч косынку и дрожащими руками, побелев в лице, замотала Илюшке голову.

Ребенок, уложенный в кровать, присмирел и спокойно смотрел на мать, которая, то и дело оглядываясь на сына, выжидающе ходила, как челнок, по комнате.

Илюшка вдруг поднялся, обидчиво насупился и потянулся к подушке. Мать поспешно усадила его поудобнее на кровати, сама поставила ему подушку на колени и длинно улыбнулась. Она даже немножко поиграла с ним сама и только потом с опаской оставила сына, чтобы закрыть на кухне этот чертов подпол…

Илюшка сидел так недолго, вскоре уронил голову на руки и задремал.

— Что это он у вас спит-то сидя? — услышал издалека «гармонист» голос соседки Клавдиевны и открыл глаза. Она стояла в дверях, растирая озябший на морозе нос.

Мать потянула ее за рукав и стала что-то испуганно говорить соседке на ухо, увела ее на кухню и оттуда донеслось:

— Ах ты, господи! Да что ж ты?

Клавдиевна говорила громко, не таясь и нравоучительно:

— Глупая… Я троих вырастила. И не то, скажу я тебе, еще с ними, сорванцами, приключиться может. Ты перво-наперво промой ранку горяченькой водичкой, а потом водкой смочи ватку… Водка-то в доме есть?

— Есть немножко, вчера гуляли…

— Ну вот. На ранку наложи. Да крепкую повязку. Ну, пощиплет, покричит мальчонка да тем все и пройдет.

— И заживет?

— В другой же день.

— Вот спасибо! Прямо и не знаю, как отблагодарить тебя, — запричитала мать. — Может, поешь? Жаркое вчерашнее разогрею? В момент…

— Да будет тебе! Пойду я. Скоро на дежурство, — сразу заторопилась Клавдиевна. — Я что зашла-то? Дай, бог, памяти… Да! Должок вернуть.

Но мать отказывалась взять деньги до самого порога. Тогда Клавдиевна решительно сунула деньги матери за пазуху и хлопнула дверью.

«Вот управлюсь, в магазин схожу и на всю трешку куплю мармеладу, любит наш Илюшка мармелад», — весело мечтала мать и долго, тщательно возилась с перевязкой, строго по рецепту соседки.

Александр Егель

КАНИТЕЛЬ

Рассказ

Не успел старик взяться за газету, как старуха из кухни крикнула:

— Приехали, Иван!.. Встречай их.

Старик отыскал на вешалке пиджак, надел шляпу, заглянул в зеркало.

— Быстрее, что ты копаешься?.. — торопила старуха.

— Ничего, успеем, — сказал старик и пошел на улицу.

Сантехники снимали с тележки баллон с кислородом и автогенный аппарат. Расположив все это на лестничной площадке, один из них: низенький, щуплый, с татуированной надписью «Семен» на пальцах правой руки, спустился в подвал — перекрыть воду. Второй, головастый, неуклюжий какой-то, но быстроглазый, сел на скамейку во дворе, положив на колени руки. Старик узнал его. Еще недавно каждое утро ходил он через их двор в дом бытовых услуг с папкой под мышкой, в галстуке.

— Дядя Федя, рукавицы найдутся? — вдруг спросил он.

Старик удивился: его уже вот семьдесят восемь лет, как звали Иваном Мартынычем.

— Рукавиц у нас нет, — сказал он. — Мы со старухой давно не работаем. А вам не дают разве?

— Не дают, бедная организация.

— Вы, наверное, новый человек на этой работе? — спросил Иван Мартыныч.

Сантехник широко открыл глаза и как-то подозрительно посмотрел на хозяина.

— Новый, меня к Семену Андреичу приставили, подсобником…

— Ну и как, здесь лучше? — добавил любопытно старик.

— Хитрый ты, дядя Федя, ох!.. — засмеялся парень. — Знаешь, почему я в эту систему перешел: хата нужна, правильно? Веселый ты человек, дядя Федя. У меня тесть такой, острит все, дятел. Айда поглядим, что там, — сантехник поднялся, и они со стариком зашли в квартиру.

Осмотрев в туалете трубы и постучав по одной ботинком, подсобник заключил:

— Труха, канителиться, дай бог.

— Вы уж сделайте… — сказал Иван Мартыныч.

— Должны сделать, должны, — подсобник обвел глазами коридорчик, заглянул в открытую дверь кухни, где хозяйка убирала со стола, и вышел на площадку.

— Что он говорит? — озабоченно спросила старуха, она плохо слышала.

— Сделают!.. — громко ответил старик.

— Деньги надо дать?.. Не спрашивал сколько?

— Что спрашивать, придется дать.

— Двадцать?.. — напугалась старуха.

— Не знаю, рублей десять, наверное. Труха.

— Что?

— Трубы старые!..

— Слышу, не кричи. Денег много не давай, за квартиру заплатить нужно и огурцов купить, засолить на зиму.