Каменный Пояс. Книга 3. Хозяин каменных гор. Том 2

Федоров Евгений

– Чарочку!

Барина бережно взяли под руки и повели в одних чулках в столовую. Только подошли к двери, как она разом широко распахнулась и на пороге с подносом в руках встала веселая румяная Глашенька.

Демидов сразу встрепенулся, лицо стало умильным. Он улыбнулся и потянулся к отпотевшему графинчику с водкой.

– Ах, боже мой, и что за красавица такая? Откуда она? – не сводя глаз с девушки, подобревшим голосом заговорил он.

Вперед выступил управляющий и смиренно склонил голову:

– Моя дочь, ваше высокопревосходительство.

Увидела ваши напрасные треволнения и выбежала навстречу.

– Вот молодец! Вот умница! – любуясь Глашенькой, похвалил Демидов и осторожно взял девушку за подбородок. – Не знал я, что у тебя, борода, такая раскрасавица дочь! – закончил он совсем мирно, залпом хватил чарку хмельного и повеселел.

4

Сутки отсыпался Павел Николаевич с дальней дороги. После отдыха его свели в баню, знатно выпарили, размяли вялое тело, умыли, уложили, как восточного властелина, на мягкую софу в предбаннике, поставили перед ним наливки и разложили яства. Демидов сладко прищурил глаза и вдруг спросил Любимова, благосклонно хлопая его по плечу:

– Скажи-ка, хитрец, для кого дочку бережешь?

Управляющий затрепетал. Потупив глаза, он со скорбью в глазах ответил:

– Не доведет Господь оберечь мое богатство. Больна моя доченька, ваше высокопревосходительство. Чахотка!

– Но ведь она румяна, как яблочко? – усомнился Демидов.

– В последнем градусе ходит, вот хворь на ланитах и горит-играет! Ох, и горько моему отцовскому сердцу такое выстрадать! – Управляющий сокрушенно вздохнул и перекрестился. – Да будет на все божья воля!

Павел Николаевич осторожно отодвинулся от Любимова, недовольно насупил брови.

– Что же ты раньше мне об этом не сказывал, а подослал с чаркой?

– Сама выбежала, ваше высокопревосходительство. Как завидела в оконце вас, так дух ей от радости и восторга захватило и, не спросясь, сорвалась навстречу.

Демидов ощупал свое полное, вялое тело и недовольно покосился на управляющего:

– Полагаю, на сей раз пронесло. Боюсь заразы. Не скрываюсь, боюсь! Ты убери ее подальше от моих покоев. Да и сам ко мне близко не подходи!.. Жаль, весьма жаль, красива клубничка, румяна, да опасна!

Любимов рабски пролепетал:

– И на глаза хворую не пущу!

В тот час, когда Демидов наслаждался банным теплом, в курной избушке, крытой дерном, отходил пушкарь Иванка. Горщики донесли его до хибары и уложили на скамью. Сердобольные женки обмыли рану, перевязали, да уже поздно: кровью изошел старик. И когда Демидов вспомнил о нем и вызвал пушкаря на суд, ему доложили:

– Иванушка приказал долго жить. Антонов огонь прикинулся, и умер, бедолага. Перед Господом Богом он теперь слуга!

– Некстати поторопился! Не расчелся за содеянное с хозяином и грех в могилу унес! – недовольно сказал Демидов.

Работные стояли молча, опустив головы. Кипело у них в груди, да что скажешь барину, когда у него сердце каменное, а душа червивая? Эх-х!..

Демидов словно не видел тяжелой жизни работных. Приходя в темные холодные цехи, он подолгу присматривался к работе. Впервые Павел Николаевич увидел и рассмотрел пышущие жаром домны, обжимные молоты, людей же он как будто не замечал: держался высокомерно, ни с кем не вступал в разговор. Старый литейщик, который знавал отца и деда его, не утерпел и смело подошел к заводчику.

– Ваша милость, поглядите на защитку! Совсем погорела от огня! – обратил он внимание Демидова на кожаный фартук. По запекшемуся лицу рабочего лил пот, ворот ветхой рубахи был расстегнут, большие жилистые руки устало повисли вдоль тела. Глянув на чумазое, покрытое потом и сажей лицо литейщика, заводчик брезгливо отвернулся от него и, оборотясь к Любимову, спросил:

– Чего он хочет?

Управляющий потупил глаза, заюлил:

– Он говорит, защитка погорела! Сами изволите видеть, ваше превосходительство, как им не погореть в таком пекле. Разве напасешься?

Рабочий шаркнул по чугунным плитам пряденьками [8] и снова очутился перед лицом хозяина.

– Это верно, она долго не выдерживает, но ведь давненько ее меняли. А нам каково, тело запекается. Поглядите, кожа лопается! – настойчиво говорил литейщик, размахивая снятой войлочной шляпой.

– Любимов, о чем говорит этот холоп? – багровея, спросил Демидов.

Моргая глазами работному, чтобы он ушел, управляющий угодливо передал заводчику:

– Ваше высокопревосходительство, он просит, чтобы чаще меняли защитки.

8

Пряденьки – лапти из веревок, надеваемые на сапоги.

– Хоть раз в год! – добавил литейщик.

Демидов хмыкнул носом и снова отвернулся.

– Передай ему, Любимов, что этого делать нельзя! – сердито сказал Павел Николаевич. – Стыдно разорять хозяина. Эка важность, подумаешь, если запечется от жара лицо раба! Ведь ему не в полонезе идти! – улыбнулся своей шутке Демидов.

Любимов слово в слово повторил речь барина, стараясь всей своей грузной фигурой оттеснить рабочего.

– Так! – с укором выдохнул литейщик. – Работенка каторжная, а барин и говорить с нашим братом не хочет. Снизойти не желает! Эх-х! – Работный дерзко напялил на лохматую голову войлочную шляпу.

– Любимов, это еще что? Шапку перед барином долой! Высечь дерзкого! – распаляясь гневом, закричал Демидов.

– Что ж, и на том спасибо! – мрачно посмотрел на заводчика работный.

– Взять! Немедля взять! – взвизгнул егермейстер.

Словно из-под земли выросли два гайдука и схватили литейщика. Барин отвернулся и, посапывая, быстро вперевалку пошел к выходу. На ходу он отчитал управляющего:

– Дерзости! Одни дерзости! Распустил! Гляди, сам бит будешь!

Побледневший Любимов тихо брел за хозяином, рабски отмалчиваясь, давая ему «выходиться».