КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
Шрифт:
Соломатин кивнул на всякий случай. Простенького на вид краснодеревщика он видел в компании со своим коммунальным напарником Каморзиным. О чем-то они секретно разговаривали. Не о бочке ли Сергея Александровича Есенина? Помнится, была названа фамилия «Прокопьев»… И надо полагать, Полосухин Ардальон был знаком с Олёной Павлыш. Странным образом дороги их прежде не пересекались…
– Или вон тот, у окна, - сказал Ардальон, - седой, коротко стриженый, пожилой, некоторым отчего-то кажется похожим на Габена, он…
– Этого я знаю, - сказал Соломатин.
– Коротко знаешь?
– удивился Ардальон, и интерес несомненный к этому знакомству проявился в его глазах.
– Нет, - быстро сказал Соломатин.
– Видел по телевизору…
– А-а-а… - разочарованно протянул Ардальон.
– Или вон тот, за столиком рядом с нашим краснодеревщиком… У него уши с острыми завершениями, как у зверя тропического, забыл какого… Или у кого-то с Собора Парижского богоматери… Этот плут, но мелкий… Четыре года носит под мышкой папку, в ней как будто бы проект коттеджа, который вот-вот построит телеведущий Малахов. Под этот проект берет в долг. И дают… В папке же в лучшем случае - лоскут туалетной бумаги. Или носки с дырками…
– Действительно, странные уши, - Соломатин был удивлен.
– Их остриями можно резать бумагу.
– И еще он рассказывает, что в армии своим натуральным предметом размешивал в котлах пшенную кашу.
– Гадость какая!
– поморщился Соломатин.
– Гадость! Гадость!
– согласился Ардальон.
– А моя фамилия Полосухин - не гадость! Полосухин! Вот этот сотворитель тайников с пружинами печалится оттого, что в его фамилии подменена буква и он не Прокофьев. А я - Полосухин! Папаша успокаивал сына и утверждал, что в пору физкультурных парадов гремел некий Полосухин, мировой рекордсмен, он то ли летал в стратосферу, то ли стрелял, то ли метал гранату, то ли прыгал с парашютом. Мол, напрягайся, сынок, Ардальону Полосухину суждено резко бегать или убегать, стрелять, а может - отстреливаться, и прыгать из-под небес с парашютом, в надежде на то, что он раскроется… Впрочем, и у тебя, Андрюша, фамилия не лучше. Помоечная какая-то фамилия. Соломатин! Саламата - жидкий киселек, и то по-татарски… Был еще Соломаткин, пропойца вблизи передвижников. Однажды его осенило. Писал, писал карликов-алкоголиков, в мороз ли, в жару ли ожидавших открытия трактира, и вдруг над толкотней их рыл, в изумрудной фантазии жизни вознес лазоревую канатоходку. Видение ему в утеху нам было дадено. И ведь даже не Соломатин, а Соломаткин…
– Какая связь?
– пробормотал Соломатин.
– Никакой, никакой!
– заспешил Ардальон.
– И Олёну ты не убивал.
– Уволь меня от своих фантазий!
– сердито сказал Соломатин, Ардальон ему надоел, сейчас же следовало найти предлог, чтобы прервать общение с ним, а брошенную в пропасть господином Крапивенским закусочную - покинуть.
13
– И я не убивал!
– воскликнул Полосухин.
– Ни я, ни ты не можем добыть быстрых денег, а хотелось бы. И пробовали. Но не можем. Не дано. Тебя привело к краху. Ты до сих пор от этого не отошел. Я знаю, я знаю… Не дуйся и не уходи… И я обжигался. Но ведь можно делать и неспешные деньги. Можно! И не такие гроши, как этот… с острыми ушами… Кривомахов… Вовсе не такие!
Сразу же к ним подошел человек с острыми ушами. «На них можно накалывать шляпки грибов, - подумал Соломатин.
– И сушить».
– Здравствуйте, - сказал он.
– Да, я - Кривомахов. Здесь в папке проект загородной резиденции кумира первого канала Малахова, который без очков и стирает. Аванс я роздал на две паперти Большого и Малого Вознесения… Окончательный расчет жду со дня на день.
Кривомахов замолк со значением. Но Соломатин с Ардальоном не одарили его словами понимания. Кривомахов запустил руку в карман штанин и вытащил мятую брошюру.
– Это первая книжка Андрюши Вознесенского. «Парабола». Мы с ним учились в архитектурном институте. Посвящение в ней зачитывать не буду, дабы не польстить себе комплиментом гения.
– И что?
– спросил Ардальон.
– Я полагал, - гордо сказал Кривомахов, - что натуры у вас тонкие.
– Тонкость своей натуры, - сказал Соломатин, - я оцениваю в десять рублей. Десять рублей вам хватит?
– На полкружки пива… - пробормотал Кривомахов.
– А на днях состоится окончательный расчет…
– Ба! Кривомахов! Уши - пики батыевых всадников!
– обрадовался новый для Соломатина человек, явившийся, видимо, из кухни, а может, и со двора, коренастый мужичок вида домашнего, в немытой майке, шароварах и тапочках на босу ногу.
– Опять людей дуришь! Гони должок!
– Васек, не порть людям отдых, - сконфуженно произнес Кривомахов.
– Люди! Господа! Сэры с ледями! Гуманоиды! Этот друг Вознесенского проиграл мне пари. К воскресенью он взялся заделать дыры в швейцарском сыре. В килограмме. Где этот сыр? И где эти заделанные дыры? Пошли в магазин!
– У меня всего десятка… - промычал Кривомахов.
– Там мозги людям задуришь на общую сумму!
– заверил его Васек и тут же обернулся к Ардальону и Соломатину: - А я тебя видел с шарфом этим у Олёны, соседки моей… Да, да. И тебя тоже.
– Вы ошибаетесь!
– нервно произнес Соломатин. Ардальон же слов никаких не сыскал.
– Мы, касимовские, никогда не ошибаемся, - строго, чуть ли не с обидой заявил Васек.
– Я бы и сам наладил лыжню к Олёне, но у меня полковник, стерва, а у нее гуманоиды.
В облегчение Соломатину заговорила кассирша:
– Васек! Прохвост ты первейший! Где твой-то должок за отмену денег?
– Людмила Васильевна, а я разве не отдал? Ну если не отдал, то сегодня вечером… Мы, касимовские… А теперь я спешу. Раз уж этот архитектор не заделал к сроку дырки в сыре, надо ковать железо. А то улетит.
– Ой! Ой! Он что, гуманоид, что ли? Из твоих?
– Какой он гуманоид!
– поморщился Васек.
– У гуманоидов ушей не бывает. Зачем им? Особенно такие, с остриями.
И Васек решительно поволок однокашника Вознесенского к выходу. А было понятно, что он уносит ноги от кассирши Людмилы Васильевны. Однако в нескольких метрах от двери он все же нашел в себе силы остановиться, поприветствовал сначала краснодеревщика Прокопьева, а потом и знакомца Соломатина, признанного здесь похожим на Габена, каждого попросил не отчаиваться, а ждать. По трехлитровой банке касимовской воды он вот-вот привезет.
– Вот ведь наглый! Вот ведь отчаянный!
– Людмила Васильевна то ли пожурила Васька, то ли порадовалась за него.
– И этот, с ушами, тоже хорош. Вчера всучил советнику из Думы штопаные носки. Будто когда-то в бане Гагарин снял ему с себя, и этот архитектор с той поры их носил, спал в них, но теперь обнищал и вынужден продать реликвию. И ведь советник-то из ушлых, пусть и поддатый…