КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК
Шрифт:
И тут же пожалел, что не объявил о вранье.
Левый глаз Ардальона изучал его. И правый глаз смотрел на Соломатина, но он был прост и словно бы благожелателен. Или хотя бы не пугал. Левый же глаз Ардальона втягивал Соломатина, как тому в мгновение показалось (померещилось?), в темно-рыжую бездну, и в бездне этой что-то шевелилось; морды неведомых Соломатину насекомых, блох ли, клещей ли энцефалитных, жуков ли из мусорных урн, клопов ли, чей запах был доступен не только Севе Альбетову, но несомненно насекомых, морды эти, ставшие огромными (или сам он уменьшился подобно бедняге Карику),
– В том самом подвале, - выдавил из себя Соломатин.
Не было бездн в левом зрачке Ардальона и не было в нем омерзительных морд. Светло-карий глаз, как и правый, смотрел на Соломатина с благожелательным интересом.
– Но не я отыскал, - сказал Соломатин.
– А старик Каморзин. Потом мы выволокли на свет бочку. Ему, по дурости, любезную. И он, растрогавшись, преподнес мне презент. Мне вовсе не нужный.
– Однако, - протянул Ардальон, - кинжал Корде и револьвер Гаврилы Принципа… А может, и еще что-то?
Соломатин остро взглянул на Полосухина. Помедлив, сказал:
– Может, и еще что-то. Но об этом помолчим.
– Хорошо, - кивнул Ардальон.
– Остановимся на кинжале и на револьвере.
«Валяет дурака?
– подумал Соломатин.
– Или ему и впрямь далеко не все дано знать? И уметь».
– Отчего Квашнин, - спросил Соломатин, - проявлял интерес к бочке Каморзина? Или, скажем, к мемориалу на его даче?
– Квашнин - человек загадочный, - сказал Ардальон.
– И одинокий. Прислугу держит на дистанции. И Фонд Квашнина, будто бы благотворительный и культурологический, тоже загадочный.
– Агалаков важен в Фонде?
– Именно, что важен. А потому я явился посмотреть на Альбетова. И тебя пригласил. Ты ведь знаком с Альбетовым. Откуда мне известно? Оттуда!
– Да, - сказал Соломатин.
– Некогда был знаком.
– И теперь придется иметь дело с этим замечательным знатоком и оценщиком.
– Вот и имейте. Фонд и Агалаков. У меня для этого нет корысти.
– Появится корысть!
– радостно заверил Ардальон и Соломатина по плечу похлопал.
– Чтобы содержать красивую женщину, нужны деньги.
Соломатин надменно сбросил руку Ардальона с плеча. Не сбросил, а сбил.
– Неприятно слушать об этом, Соломаша?
– рассмеялся Полосухин меленьким гадким смешком.
– Одна твоя дама из Бутурлиновки с розой на груди пожелала стать столбовой дворянкой. И чем это кончилось? Но тогда ты был романтиком. У тебя и сейчас по поводу любовей свои заблуждения, слова и понятия с красивостями. А я циник. И ты, сам знаешь, поведешь теперь себя циником. Такова правда наших дней. Да и при Дульсинеях и Роландах удач добивались только циники. Но хватит отвлечений. Рядом с Альбетовым помимо всего прочего произрастают и большие деньги.
– Не желаю иметь ничего общего с этим шарлатаном, - сказал Соломатин.
– Шарлатан он - по твоим представлениям. И это впечатления давних лет. А сейчас он специалист с мировой репутацией.
– Он плохо кончит, - мрачно сказал Соломатин.
– Рано или поздно в его делах случится прокол.
– Знание об этом бесспорное?
– спросил Полосухин.
– Нет. Кое о чем наслышан. Интуиция. И убежденность в правоте своих предположений.
– То-то и оно. Фуфло - твои интуиции и убежденность в правоте. Севу призывают в консультанты аукционы «Сотби» и «Кристи», приватные коллекционеры с замками в Пьемонте, он - в доверии у Исторического музея и Эрмитажа. А что значат твои смутные ощущения морализатора? Горсть семечной шелухи. Потому-то тебе и придется выходить на Альбетова. Меня он раскусит вмиг. С Агалаковым он и разговаривать не станет. Что, впрочем, и замечательно.
– Ты в этом предприятии заказчик?
– спросил Соломатин.
– Нет… - замялся Ардальон.
– Но я - доверенное лицо. А заказчик нынче за пределами нашей с тобой досягаемости.
– Дело иметь я буду только с заказчиком, - сказал Соломатин.
– Он тебя не удостоит.
– Значит, он глуп.
– Важничаешь ты, Соломаша, не по чину!
– возмутился Полосухин.
– Кто ты таков-то! Пока что - неудачник. Пасынок судьбы. Мелкий грешник. Или полагаешь, что кисловские приобретения и впрямь дают тебе силу?
– Не намерен обсуждать, Ардальон, степень моих возможностей, - сказал Соломатин холодно.
– И не доставай из своих штанин листочки с якобы роковыми расписками, не размахивай ими перед моим носом. Закусочная в Камергерском закрыта давно. Ее не было, и мы там не сидели.
– Мы сидели в Щели, - прошипел Полосухин.
– А заказчик ваш пусть сам выходит на Альбетова. Коли у него есть нужда…
– Он чист и целомудрен, как невеста в день девичника, - захихикал Полосухин.
– Альбетова, если и примет, то на три минуты. Когда все будет оговорено. И вряд ли подаст руку!
– А я, значит…
– Да! Да! А вот ты - «значит»! И не ерепенься! Коли имеешь виды на Елизавету, ныне - любезную дочь известного шоумена и светскую штучку. Ты лучше изобрази мне свои находки. Возьми-ка мою записную книжку и ручку. Изобрази! Вещи-то эти имели хождение по свету. И цена их, кому интересно, знакома. Коллекционеры, они ведь предприимчивее и осведомленнее Бондов и Штирлицев. И куда злее, да и коварнее, чем те.
– Я плохой рисовальщик, - сказал Соломатин.
– Как же! Как же! Знаем, какой вы рисовальщик. Недобрал два балла в Строгановском. Но рисунок оценили высоко. Рисуй, рисуй, а потом я спрошу, с чего бы вдруг кинжал Корде и револьвер Гаврилы Принципа оказались в одной ржавой коробке, да еще и найденной в подвале консерваторского дома.
Вот в те минуты я и увидел, как в толчее оставшихся в Камергерском после убытия Севы Альбетова, Соломатин и его пройдошистый спутник принялись заниматься изобразительным искусством. Причем не только на меня они не обращали внимания, но и на людей, своей суетой мешавших их штудиям. Соломатин показался мне взволнованным…
Волнение Соломатина было объяснимо. Кинжал Корде и сараевский револьвер он видел лишь в книжных иллюстрациях. И память о них была размытая. А главное, в горячке блефа он будто бы забыл, что называет вещи, какие могли быть знакомы Ардальону по их описаниям. А Ардальон сейчас погонял его, подпрыгивал рядом в ожидании его конфуза.