Камеристка

Вайганд Карла

Мадам дю Плесси и ее друзья были глубоко возмущены этими недостойными действиями. Когда Французская академия обратилась к ордену францисканцев по поводу богослужения в память о своем члене, которую орден обычно проводил, то получила отказ. Обосновали это церковным запретом проводить службу по Вольтеру.

И за пределами Франции пришли в ужас от такого неуважения. Быстрая реакция поступила от прусского короля Фридриха II. Франция вконец опозорилась.

— Если бы Бога не было, его нужно было бы выдумать, — некогда сказал философ — разве это образ мыслей атеиста?

Я

сама вспоминаю высказывание Вольтера, которое давно цитировал месье дю Плесси за ужином:

— «Один философ захотел придумать новую религию и спросил совета у Вольтера, как сделать это умнее всего, на что тот дал ему такой ответ: лучше всего, если вы позволите распять себя и через три дня снова восстанете из мертвых». — И граф продолжил: — В глубине души Вольтер был очень верующим человеком. У него только вызывали отвращение смехотворные наросты примитивной религиозности.

К этому же относилось и то, что актеров, как и убийц, отказывались хоронить по христианским законам. Остальная Европа рассматривала это как типично французскую смесь лицемерия и фанатизма.

Ведь как раз высший клир клал к ногам актеров — прежде всего хорошеньких актрис — свои огромные состояния, и не только. Хорошую подругу Вольтера, актрису Адриенну Лекуврер, [46] закопали как собаку под покровом ночи в песчаной яме на берегу Сены.

Людовик XVI всегда ненавидел философа.

— Я считаю его высокомерным, циничным и неуважительным к трону и алтарю.

Когда ему сообщили о смерти Вольтера в Париже, он сердито заметил:

46

Адриенна Лекуврер (1692–1730) — французская актриса, противопоставившая в своем сценическом творчестве формальный канон эстетики классицизма новому искусству, создавая живые, полнокровные женские образы не только героического, но и лирического содержания.

— Не помню, чтобы я когда-нибудь отменял указ о его изгнании.

Глава сорок четвертая

С некоторого времени у меня появилось чувство, будто меня преследуют. Поскольку мне это показалось безумным, то я прогнала эту мысль. Кто будет охотиться за какой-то камеристкой и зачем? Робкий поклонник? Таких в Версале не было.

Какой-нибудь вины за собой я тоже не знала, так почему же кто-то должен мне досаждать? Но ощущение, будто что-то не так, возникало все снова и снова.

Я уже давно перестала бегать по коридорам, вооружившись палкой. Я уже не была невинной девушкой, которой нужно защищать свою добродетель. Если кто-нибудь наглел, то мне хватало сил и ловкости парой приемов положить парня на обе лопатки: Жюльен научил меня некоторым трюкам, да еще ударам коленом в известные части мужского тела.

Но это преследование было другим — какое-то более угрожающее, таинственное, потому что необъяснимое.

Когда я шла по темным коридорам Версаля, нередко случалось, что двери, не закрывавшиеся десятилетиями, вдруг, будто таинственной рукой, с шумом захлопывались. Большие куски лепнины падали на пол там, где секунду назад еще стояла я. Тяжелые драпировки срывались как бы сами по себе, и я едва не была погребена под кучей ткани, а увесистые латунные штанга, на которых висели занавеси, чуть не падали мне на голову.

Тот, кто достаточно долго прослужил в Версале, знал все боковые покои, тайные ходы и лестницы, которые помогали сократить неимоверно длинные пути. Если это все было лишь случайностью, так почему же происходило только со мной? Ступеньки внезапно ломались, или их вообще не оказывалось, или перила были трухлявыми настолько, что при самом легком прикосновении прогибались и разваливались.

Один такой кусок дерева я однажды взяла с собой и показала Жюльену.

— Тут однозначно есть следы пилы, — озабоченно сказал он и взял с меня обещание в будущем брать с собой пажа, когда я отправляюсь по делам.

— Если никого не найдется, обещай мне, что тогда ты возьмешь в провожатые какого-нибудь часового из швейцарской гвардии. Этих парней тут достаточно.

Я пообещала. Но, как это бывает, в следующий раз я забыла об обещании и побежала одна, чтобы забрать мою госпожу от мадам Кампан. Было уже довольно поздно, так что я воспользовалась привычным коротким путем по так называемым тайным ходам.

Как все произошло в точности, я не знаю. Это случилось очень быстро, и напали сзади. Неожиданно я получила такой удар по затылку, что потемнело в глазах и я рухнула на пол. Возможно, парень убил бы меня, но ему помешал лакей герцога де Лозена.

Молодой человек посадил меня и прислонил спиной к стене, потому что иначе я снова упала бы. Чтобы привести меня в чувство, он звал меня по имени и хлопал по щекам. Я медленно пришла в себя.

Это нападение привлекло некоторое внимание, а Жюльен чуть с ума не сошел от волнения.

Мадам Франсина буквально допросила меня, но про нападавшего я могла только сказать, что непосредственно перед ударом слышала, как незнакомый мужской голос прошипел:

— Шлюха бурбонская.

Но лакей кроме меня в темном коридоре никого не видел.

— Молчи об этом, моя дорогая, — взволнованно сказала моя госпожа. — Очевидно, кто-то покушается на твою жизнь из-за твоего происхождения. В свое время ты не хотела верить, но такие вещи в Версале не утаить. Слишком многие знают об этом.

— Но ради всего святого, мадам! — воскликнула я. — У старого короля было столько бастардов, и никого из них, насколько мне известно, не убили. Почему же именно я должна была стать мишенью, когда я единственная, кто не придает никакого значения тому, чтобы меня признали отпрыском Людовика Шестнадцатого?

— Но этот факт очевиден из-за твоего удивительного сходства с Елизаветой. Все даты совпадают, а ты могла бы в любое время изменить свое решение. Кроме того, теперь у тебя есть сын, он внук покойного государя. Такой же, как дети нашего теперешнего короля и его братьев. С одним-единственным отличием, что те были зачаты в супружеской постели. Речь идет о порядке наследования дома Бурбонов, моя дорогая. Дофин — болезненный калека, и никто не знает, сколько еще проживет этот несчастный ребенок. О его брате, герцоге Нормандском, поговаривают, будто он не француз, а наполовину швед.