Камеристка
Шрифт:
Наши непрошеные сопровождающие выпрыгнули из экипажа, а я высунулась и крикнула мошенникам:
— Черт бы вас побрал, сволочи. Я перетру это с папашей Сигонье. Он натравит хорьков на ваши немытые рожи. Тогда и попотеете в тисках, пока не сдохнете. Или люди папаши Сигонье поженят вас без суда с дочерью канатного мастера.
Один из стоявших во дворе босяков держал в кулаке горящий смоляной факел, которым он ткнул в меня. Я быстро нагнулась, и пламя меня не коснулось, но задело мадам дю Плесси.
Она дико закричала от боли и закрыла руками
— Исчезни, — услышала я повелительный голос высокого парня, который грубо оттащил нападавшего с факелом и свирепо отшвырнул его в сторону.
— Откуда ты знаешь папашу Сигонье, малышка? — спросил он.
— Он мой дядя, — нагло соврала я, — и он закипит от злости, если я расскажу ему о вас.
— Нам очень жаль, — сказал мужчина, очевидно, главарь банды. — Откуда мы могли знать, что ты связалась с аристократическим сбродом. Но чтобы показать нашу добрую волю, вы получите назад свои деньги, — обратился он к моей госпоже, все еще державшуюся за обожженную щеку.
Он поманил бандита, ограбившего мадам дю Плесси. Главарь требовательно протянул свою большую лапу мошеннику, и тот положил в нее, ворча и заметно злясь, украденный кошелек, а предводитель бандитов бросил его в подол графини.
— И украшения, которые он украл, я тоже хочу получить назад, — нахально потребовала я, и кольца и цепочка с маленькими часами снова поменяли владельца.
— А теперь, уезжайте! — крикнул предводитель разбойничьей банды, — и привет от меня папаше Сигонье.
Он дал знак нашему напуганному Альберту, чтобы он гнал своих кляч, и тот не заставил себя упрашивать. С трудом развернувшись, мы покинули через низкие узкие ворота запущенный задний двор.
Только теперь мадам Франсина дала волю своим чувствам, она испытывала сильную боль, потому что факел обжег почти всю кожу на щеке.
— Счастье, мадам, что глаза не задеты, с остальным я справлюсь, — попыталась я успокоить ее. Моя госпожа опасалась, как бы на лице не остался безобразный шрам.
Пока мы были в пути, я ничего не могла для нее сделать, только крикнуть месье Альберту ехать как можно быстрее домой. Но он и так мчался, будто за нами гнались черти.
Дома я промыла рану кипяченой водой и сделала графине примочку из полотна, пропитанного лавандовым маслом.
— Против ожогов нет ничего лучше, мадам. Увидите, через пару недель рана заживет, не останется и следа.
Так оно и было. Чтобы рана быстрее затягивалась, я несколько раз в день дополнительно накладывала повязку с мазью из календулы и гусиного жира.
Королева была вне себя, узнав о нападении на гувернантку ее детей. Она даже заплакала, когда увидела ожог.
Мадам была вне себя от счастья, что, несмотря ни на что, так благополучно пережила происшествие в Париже. Без хорошей охраны она больше выезжать не отваживалась.
Глава пятьдесят третья
5 мая 1789 года депутаты Генеральных штатов должны были провести свое первое заседание. За несколько дней до этого все принимали участие в процессии, которая торжественно проследовала от собора Парижской Богоматери до собора Святого Людовика.
Герольды на роскошных белых лошадях предводительствовали в этом великолепном шествии; за ними шагали депутаты так называемого третьего сословия мимо толпы, которая во всю глотку радостно приветствовала их.
Господа оделись в скромные черные костюмы без всяких украшений и в черные накидки, ниспадавшие до бедер; на головах у них были черные треуголки без украшения из перьев. Представителям третьего сословия запрещалось носить их.
— Они выглядят как мрачные вороны, — пробормотала демуазель Элен, также наблюдавшая за шествием участников Генеральных штатов. — Представители второго сословия и то больше радуют глаз.
На их черных шелковых плащах красовались пышные вышивки из золота, накидки и жилеты украшало серебро, на них были кюлоты из черного шелка, шелковые чулки, кружевные жабо и манжеты, а на шляпах развевались великолепные белые перья.
Мадам дю Плесси разрешила и мне присутствовать на этом спектакле. Я стояла рядом с демуазель Элен недалеко от собора Парижской Богоматери и восторженно хлопала в ладоши. И вот приблизилось первое сословие.
Простые священники, как и представители третьего сословия, были в скромных простых черных одеяниях. Только высшее духовенство предстало во всей красе. Епископы кутались в ярко-красные, архиепископы в фиолетовые и кардиналы в пурпурные мантии.
Внезапно послышались крики «Да здравствует король», и тут мимо нас проехал сам Людовик XVI так близко, что можно было его коснуться. По такому случаю на его величестве было сверкающее золотом одеяние, а на его огромной шляпе сверкал необыкновенно большой бриллиант.
— Если камень чистый, то на него наш король мог бы больницу построить, — громко произнес мужчина рядом со мной. Судя по внешности, это был состоятельный купец. Он разговаривал со своими сопровождающими, хорошо одетыми буржуа.
— Видели? — насмешливо спросил другой. — Выражение лица его величества совсем не подходит к его помпезному наряду. Обычно у него для народа есть любезная улыбка, а сегодня он выглядит прямо-таки угрюмо.
— Ничего удивительного, друг мой, — засмеялся другой, — прислушайтесь-ка, месье.
Я тоже навострила уши и очень отчетливо услышала:
— Да здравствует герцог Орлеанский!
Многие консервативные придворные предупреждали короля, что может случиться нечто подобное, еще перед созывом Генеральных штатов, как и его брат д'Артуа и принцы Конти и Конде. За год до этого эти господа просили короля в совместно составленной петиции наконец уволить Жака Неккера.
— Или этот господин глуп как пробка или жутко ленив, — гадал принц Конде. Кроме того, они требовали, чтобы король проявил жесткость и бросил всех антимонархически настроенных провокаторов в Бастилию.