Камертон: одиссея двух столиц
Шрифт:
Но вот в воздухе пробежали искры, солнце пожрали червивые тучи, асфальт затрещал как разломанный крекер, дома закачались от первых подземных толчков, на землю полетели кислотные капли. Так тщательно возводимый мир начал разваливаться на части, которые я кое-как пытался удержать вместе. Мне не удалось понять, что именно произошло. Без всяких причин она стала отвечать мне реже и неохотней, я, почувствовав дурное, насел с вопросами, тогда она совсем исчезла. Просто замолчала. Никакого последнего разговора, прощаний, объяснений. Вакуум по ту сторону связи. Я посылал свои радио послания одно за другим, причем мне было видно, что они прочитываются, и это выводило из себя еще больше. Звонки игнорировались. Я спрашивал, что с ней, где она, жива ли вообще, просил ответа хотя бы на один вопрос, требовал любых объяснений, прощального слова, просто знака или намека, пустого сообщения, унижал ее и унижался сам, с отчаянием бил пальцами по стеклу, словно стремясь вызволить ее из сетевого заточения, просил прощения и снова посылал вопросы, вопросы, вопросы. Ничего. Пустота, в которую мне не хотелось верить. Должна была существовать небольшая брешь, разросшаяся до черной дыры, нельзя просто вот так одним рывком содрать как грязный пластырь три года отношений, отказаться от всего пережитого вместе, мне в это не верилось, не укладывалось в голове и выкручивало наизнанку. Прошло три недели с момента ее последнего сообщения, три надрывных недели. Я извивался в судорогах, точно оставшись без кислорода, драл на себе кожу, впивался ногтями в глаза и грыз запястья – делал все, только бы не чувствовать распирающей изнутри массы безысходности. Минута за минутой она росла во мне как огромный гнойник, давила на стенки, пульсировала, с бульканьем сотрясаясь вязким желе. Я оказался придавлен этой раздутой гирей к кровати, и мои мысли, как пачка спутавшихся летучих змеев, парили привязанные к возвышающемуся посреди развалин столбу, на котором был криво вырезан единственный вопрос: «ЧТО?». Он парализовал меня, казалось, если суждено сойти с ума, то это будет единственное слово, стучащее во мне до конца жизни. С этого слова, будто в Библии, начинался распутываться клубок мироздания, стоило только потянуть за выступающий узелок, как под моими ногами воздвигалась сцена, вспыхивали прожекторы, из расщелин в полу поднимались картонные черно-белые декорации мест, где мы бывали, и на каждой вещи, будь то стол на кухне где мы ели, кустарник зацветших рододендронов в парке, карта звездного неба планетария – на всем стояло вопросительное клеймо «ЧТО?», растянувшееся по диагонали, словно перечеркивая сам предмет. Что с ней? Что происходит? Что за молчание? Что оно значит? Что я должен делать? Что я сказал не так? Что дальше? Я не находил укрытия от вопросов, один за другим они летели в меня как волейбольные мячи, а у меня не поднимались руки чтобы отбиться.
Наши отношения вспыхнули так же быстро, как угасли. Только сейчас я припоминаю, какой вспыльчивой и рассеянной она была в нашу последнюю встречу, будто бы мне пришлось вынудить ее приехать. Первое время я списывал ее раздражение на тяжелую дорогу, а потом на плохую погоду, однако было что-то еще, это не давало мне покоя. По битому стеклу я прополз на карачках через пять стадий принятия, и теперь различал безмятежный небесный свет исходящий из центра спирали. Мне по-прежнему было тяжело вернуться к реальной жизни, я словно черный копатель бродил по своему внутреннему кладбищу, озирался, не узнавая поросших жухлым бурьяном холмов, находил то тут, то там острые черепки блестящих воспоминаний. Искромсанный после пережитой мясорубки, поддерживая отвалившиеся от самого себя куски, я, наконец, обрел покой – она больше ничего не могла со мной сделать, чего бы я еще не сделал сам с собой. Словно оказавшись в космосе, мне пришлось наблюдать, как гигантский метеор насквозь пробивает Землю, и ошметки планеты медленно разлетаются по ледяной бесконечности.
Ком липких образов снес меня в момент, когда я бросил взгляд на телефон. В груди подпрыгнула гиря, пробежавшая по телу волна выжгла остаток сил. Меня до самых подметок пробрало отчаяние, я рухнул на кровать и отвернулся к стенке.
Быть может, прямо сейчас какое-то помещение насыщено черно-зеленым ароматом ее духов, и кто-то другой, жадно вдыхает их с ее шеи или ключицы. Острые ключицы, напоминающие в полутьме силуэт чайки, на которую я словно хищник набрасывался и обгладывал расправленные крылья. Я до сих пор помню, как горчило язык от пропитавшейся духами кожи, как пьяно они давали по вискам, как стенки горла покрывались этим несглатываемым лаком. Ее вкус на языке крутился как монета. Неужели мне нужно навсегда забыть ее? Неужели она смогла разом вычеркнуть из жизни все впечатления, будто записав поверх кассеты с нашими моментами какой-то другой фильм?
В изнеможении я провел вытянутой рукой по стене, пальцы скользнули вдоль лохмотьев обоев. Это она содрала их ногтями, оставив мне на память бумажные заусенцы. А на журнальном столе застыл придавленный настольной лампой оттиск винного пятна, посаженного еще в первые дни ее приезда. Из нижних ящиков запертого шкафа доносился стон наших распечатанных фотографий. Книги, посуда, одежда хранили не только мои прикосновения, все вокруг казалось отравленным. Меня так сильно пробрало это впечатление, что я резко поднялся с кровати. За мгновение я сделал самого себя чужим в родном доме. Глаза заметались по комнате, хватаясь за все силуэты подряд, и каждая вещь била в лицо тем самым вобранным летним светом, оживляющим чувства, которые я пытался захоронить.
–Черт!
Я врезал по стенке серванта, звонко лязгнули его внутренности и откуда-то с неба рухнула ваза, с грохотом покатившаяся под телевизор тяжелым хрустальным поленом. Здесь было невозможно оставаться, меня точно заколотили в гробу с торчащими внутрь гвоздями. Спастись, сбежать куда угодно, хоть на луну, лишь бы снова ощутить себя свободным, перезагрузиться, собраться заново. Точно. Уехать. В Питер. Прямо сейчас.
Эта идея заправила меня топливом, внутри начали скрипеть шестеренки. Да. Вот оно. Я хотел поехать и поеду, плевать на нее. Мне нужно развеяться, иначе мои мозги превратятся в компост. Я так отвык куда-то выбираться дальше работы, вел настолько закостеневший образ жизни, что мысль о такой обыденной поездке ничем не отличалась для меня от намерения слетать на другой континент. Три года я жил в гражданском виртуальном браке, добровольно отчитывался ей письменно о каждом прожитом дне, делился абсолютно всем, что приходило на ум и наслаждался взаимностью. Мой мотор фантазии работал двадцать четыре на семь, высвечивая идеальную трехмерную химеру жизни, в которой я существовал болванчиком и не требовал иного. Но как положено любому гаджету, что-то внутри щелкнуло, пошел дым и проектор, затрещав, вырубился, оставив меня один на один со сгущающейся тьмой. Теперь я знал, как от нее спасаться.
Все началось с щелчка выключателя – залитая сумерками комната вспыхнула, я зажмурился, впитывая жгучий свет как лекарство. Внутри меня горели чащи гнилых сорняков, и звук их сочного шипения отзывался в теле приятным сладостным трепетом. Как же я давно не испытывал этого чувства заряжающего предвкушения, будто внутри оттягивается пружина. «Бе-ги, бе-ги, бе-ги» – лихорадочно стучало сердце, пока я переворачивал дом вверх дном в поисках спортивной сумки. Ни секунды на лишнее раздумье, один-единственный завиток меня погубит.
Сумка нашлась на балконе, придавленная пакетом с инструментами и треснутым ведром. Я набил ее ворохом одежды, кинул сверху недопитый сок, огрызок сыра-косички, полбатона жесткого хлеба, гремучую сухую лапшу, пакет сушек – скудные новогодние недобитки, которые жалко выбрасывать. Больше еды в доме не осталось, сиротливой половинки лимона и подозрительных пельменей. Хлопнув дверцей холодильника, мне внезапно стало так смешно, что я расхохотался – просто сел за стол и заливался потоками больного смеха. Я не помнил, когда так искренне смеялся последний раз. Вид заваленного мусором стола и холодильника, будто выставленного размораживаться, пробил мою угрюмость. Посмотри на себя – до чего ты дошел? Когда последний раз ходил в магазин? А ел по-нормальному? Ты вообще знаешь, на кого сейчас похож?
Перед тем как пойти в душ, я решил проверить расписание поездов, но ближайших свободных мест не было ни в плацкарте, ни в купе. Тогда мне пришлось смотреть рейсы автобусов, уходящих с двух разных автовокзалов. Оставалось всего два автобуса, первый уходил через полтора часа, второй через четыре. Я не мог не торопиться, мне вот-вот предстояло выкарабкаться из скользкой ямы, и пять минут гнетущего бездействия, не говоря о нескольких часах, раскроили бы меня на мозаику. Распечатав электронный билет, я схватил с полки первую попавшуюся книгу, не глядя бросил ее в сумку и уже начал торопливо обуваться, как вдруг увидел из прихожей мерцание забытого на столе телефона. Сообщение. Это могли быть родители, или случайный друг, или спам рассылка гипермаркета. А может совсем не рассылка. Я застыл, наблюдая за сонно моргающим огоньком. Мысли как мошки стали роиться вокруг этого свечения, не смея подлететь ближе. Я по-прежнему жаждал только одного, а не получив этого, обманутый, был готов разнести все вокруг вместе с собой как гребаный смертник. Нет, этот взрывоопасный груз, заряженный горючими надеждами, страхами, желаниями останется здесь, точно сокрытый от мира ящик Пандоры. Оставив записку, я закинул на плечо сумку, и, переступив порог, хлопнул дверью, рывком выжигая скопившуюся желчь.
Улица вобрала меня как живое существо, постоянно голодное, с миллиардом пастей, с необъятно раздутым брюхом. Я шагал по дну чрева этого Левиафана, наслаждаясь ледяными пощечинами ветра. Выпавший снег затопил узкие дороги и перекрестки, ноги вязли в топком пломбире, я ощущал себе муравьем, ползущем по тающему шарику сливочного мороженного.
До метро ходили автобусы, и стоило мне повернуть к остановке, как возле нее вырос хвост мерзнущей очереди. Это выглядело странным, обычно людей собиралось немного.
– На автобус? – спросил я у закутанной в шарф женщины.
– Больше некуда, – пробубнила она. – Говорят, сбой из-за снегопада.
– И давно стоите?
–Да минут уж двадцать, – повернулся ко мне стоящий впереди мужчина в зимней клетчатой кепке. Его обледеневшие моржьи усы походили на затертый кусочек пемзы. – В январе к снегу не готовы, ёханы бабай.
Вскоре подошел набитый автобус, в который каким-то образом утрамбовалась большая половина очереди, двери захлопнулись перед носом усатого мужчины. Тот досадливо плюнул и задумчиво уставился в сторону.