Камертон: одиссея двух столиц
Шрифт:
– Лапшыч, у тебя сиги? – прозвучал сзади ломаный голос. – Погнали пыхнем. Вроде, стоим еще.
– Да, в заднем кармане. Достану, ща погодь…
– Ну, че замер… Эй, ты че… Ты.. Ты… Ах ты гадина! Фу-у-у! Диман, скажи ему!
– ХАХАХА!
– Пхахаха, чуете дымок, ребят?
– ПХАХАХАХ!!!
Это будут долгие двенадцать часов поездки.
Мотор всхрапнул, автобус исступленно затрясся, притих, и, протяжно шикнув, тронулся в путь. Я куда-то ехал, один, от кого-то бежал, неизвестно зачем, неизвестно куда, и никто об этом не знал. По моему мозгу вновь забегали крохотные жучки, топочущие лапками мягкую бугристую поверхность, и я с хрустом настойчиво давил этих божьих коровок, размазывая их вдоль извилин. Я бросил ставиться дозами воспоминаний, точнее больше не испытывал по ним ломки, позволяя прохладным фантомам просачиваться через меня, растворяться в крови и выходить вместе с потом. Какие к черту любовные переживания, если я не представлял, где окажусь завтра в это же время.
За окном проматывалась черно-рыжая пленка с размазней домов и улиц, засвеченных снежными пятнами. Я был в тепле, среди людей, и нас объединяла вечерняя дорога. Возможно, именно этого мне не хватало – взрывной спонтанности, а не умиротворения, и вовсе не стоило всеми силами оборачиваться ватой комфорта, а наоборот рвать ее в клочья. Но меня волновало, как долго можно бежать не переводя дыхания, и чувство, что, оступившись, я мог в любой момент провалиться в овраг с ядовитыми мыслями, не давало мне покоя.
Я заставил себя открыть Ландау, как внезапно свет в салоне погас, зажглась тусклая голубая подсветка. В темноте гудели приглушенные разговоры, мерцали светлячки дисплеев, насупившийся мужчина через проход от меня чистил над пакетом яйцо, сзади доносились бьющиеся в наушники звуки выстрелов и знакомый по многим фильмам мужской голос дубляжа. Автобус напоминал безмятежно плывущего в невесомости кита. Мой осоловелый взгляд размешивал золотые буквы в жиже обложки до тех пор, пока глаза не затянулись сонной паутиной. Я погрузился в полудрему, где со всех сторон был качающийся автобус, но привычка настаивала ощущать самого себя в домашней кровати. Меня вбирала вязкая как кисель глубина, я то и дело из нее выныривал, бултыхаясь каждый раз все отчаяннее, пока не пошел ко дну. И вместо призрачных видений, я увидел самого себя будто с соседнего места, зажавшего в руках учебник по теоретической физике точно фанатик Библию, с головой на плохо смазанном шарнире, с надетой маской равнодушия. Я вижу, как чей-то телефон выскальзывает из ладони, шлепается о коленку, ударяется об пол, отскакивает под кресло, и, когда мысленно проношусь дальше, мне слышится опаздывающий звук глухого падения. Сейчас кто-то чертыхнется, зашуршит целлофановый пакет с леденцами, и из-под кресла донесется недовольное кряхтение. Так оно происходит, я словно по команде запускаю цепочку звуков, хотя даже во сне не вижу происходящего. Это чудесно настолько, что не вызывает удивления.
Мой взгляд стеклянным глазом катался из одного конца салона в другой, пока трижды не пропищали часы. На неожиданно крутом повороте взгляд, описав дугу, полетел на меня, вздрогнув, я ударился плечом о подлокотник, и очнулся. «Уже Тверь… Под Тверью… Тверь… Это Тверь» – зачавкало отовсюду. Мотор заглох. Зевая, люди стали натягивать куртки, то тут, то там замелькали пачки сигарет. Я тоже решил выйти, надеясь увидеть посреди снежного океана тверской области что-то примечательное, однако меня встретил жалкий оазис заправки и растущая очередь к биотуалетам. Ледяной ветер не позволял стоять на одном месте, приходилось глупо пританцовывать. За мной вышли школьники, лупящие друг друга по плечам, они сбегали до магазина, а на обратном пути, заметив рекламную вывеску, вскарабкались на нее и по очереди с хохотом начали прыгать в сугроб.
Конец ознакомительного фрагмента.