Камешки на ладони
Шрифт:
Аллочке приходилось печатать много стихов, и мы подозревали, что она из озорства подправляет наши стихи. Причем всегда удачно.
Это подтверждается тем, что у меня в стихотворении о встрече Ленина с Уэллсом она вместо «И по карте страны заскользила указка» напечатала «по просторам страны…» – что, конечно, лучше и что не могло быть просто опиской.
Говорят, к Шекспиру пришел молодой человек и спросил:
– Я хочу стать таким же, как вы. Что мне нужно делать, чтобы стать Шекспиром?
– Я хотел стать богом, а стал только Шекспиром.
Искра замысла. Огонь труда. Тепло и свет воздействия на людей. Дым славы. Зола забвенья.
Искусство – как поиски алмазов. Ищут сто человек, а находит один. Но этот один никогда не нашел бы алмаза, если бы рядом не искало сто человек.
Мне сказали, что я должен поехать в Индию. Я стал собираться и между прочим прочитал множество книг об этой стране. Поездку отменили. В разговоре я пожаловался одному старому поэту, что зря вот потратил время на чтение толстых книг, вместо того чтобы закончить начатую работу.
– Ну, вы напоминаете того деятеля, которого хотели послать за границу дипломатом и несколько месяцев обучали хорошим манерам. У него тоже отменилась поездка, И он тоже был недоволен, что потратил время на приобретение хороших манер.
Одно из самых больших заблуждений человеческих состоит в том, что мы отказываем в разуме остальным обитателям нашей планеты, включая растения.
Человеческий материал, из которого строится искусство, тоже может быть разной кондиции: грубое сукно, тонкая шерсть, штапель…
Старик Городецкий пришел в ЦДЛ, где в большом зале шло обсуждение стихов молодых поэтов. Современник Блока, человек, вводивший в литературу Есенина, живой обломок истории, слушал, слушал потом вышел на трибуну и сказал: «Гляжу я на вас, какие вы все грамотные, какие вы все умные, какие вы все образованные, какие вы все культурные и как вам скучно».
Экс-чемпион СССР по боксу Виктор Пушкин однажды учил меня:
– Главное в боксе – уметь расслабляться. Ведь какая-нибудь твоя мышца напряжена, хотя бы и без дела, значит, она работает, берет энергию, как включенная лампочка или электроплитка. Этой энергии может не хватить в конце боя. Ты выдохнешься раньше времени. Главное в боксе – уметь быть расслабленным, и только в момент удара мгновенно собирать всю силу, сосредоточивать ее в пучок и посылать в одну точку.
Наука хорошая. Точно так же нужно уметь вести себя в искусстве. Интересно, что эта наука боксера в точности перекликается с легендой об апостоле Иоанне. Вот ее смысл так, как его передает Ф. Фаррар.
Однажды молодой охотник увидел Иоанна, играющего с ручной куропаткой, и спросил:
– Как же можешь ты унижать себя столь тщетным развлечением?
– Что это у тебя в руке? – в свою очередь спросил Иоанн.
– Лук.
– Почему же он не всегда натянут?
– Потому что от постоянного напряжения он утратил бы свои свойства, и когда нужно с усилием пустить стрелу
– Не удивляйся же, молодой человек, что я даю временное отдохновение уму своему: если он будет постоянно в напряжении, то также утратит свою крепость и ослабеет, когда по необходимости потребуешь от него усилий.
Когда читаешь Паустовского много, собрание сочинений, создается впечатление, что очень большую картину рассматриваешь по фрагментам на близком расстоянии. Чувствуешь, что фактура великолепна, а цельного впечатления не получается.
Никакого прогресса формы художественного произведения нет и быть не может. Чем джазовая музыка прогрессивнее Бетховена? Кто объяснит, почему симфонии Прокофьева нужно считать более прогрессивными, чем симфонии Чайковского? Можем ли мы сказать, что мелодия «Подмосковных вечеров» более прогрессивна, чем мелодия «Во поле березонька стояла»?
Когда я писал роман, это было для меня, как езда в автомобиле, ночью, с фарами, по незнакомой дороге. Фары четко высвечивают вперед на сто метров, дальше мрак, неизвестность. Лишь умозрительно знаешь, что должны попадаться такие-то деревни или такие-то города.
Так вот, когда я писал роман, я четко, с подробностями видел страниц на двадцать вперед. Остальное умозрительно, в общих чертах, с ощущением основных пунктов.
Проедешь эти двадцать страниц, прояснится следующий отрезок.
Литература более всего имеет право называться машиной времени. Она дает нам почти реальную возможность (не менее реальную, чем реальность отчетливого сновидения) присутствовать на королевских балах в Версале, на Бородинском поле во время сражения, на необитаемом острове среди дикарей, на дружеских пирушках среди гусар и студентов, в парках русских поместий, на улицах и площадях Парижа, в лесах и замках Шотландии и даже на эшафотах.
Так называемый реализм сравнивают с фотографией (в противовес абстракции). Но разве можно назвать фотографией «Боярыню Морозову» Сурикова, «Пустынника» Нестерова, кустодиевского «Шаляпина» (казалось уж вовсе – портрет) и врубелевскую «Царевну-Лебедь», и вообще всего Врубеля, и Левитана, и Рериха… Ну какая же фотография рериховский «Гонец»!
Отчего при одном и том же формальном методе одни произведения живописи хочется заклеймить определением «фотография», тогда как по отношению к другим это сделать невозможно, даже и при желании?
Оттого, что одни одухотворены, а другие не одухотворены.
Человечество прошло такую историю, что вполне заслужило право, чтобы мы – люди – говорили о себе и о своем пути, пройденном сквозь века, с оттенком иронии или даже юмора.
Когда пишется стихотворение, на одно вакантное место просятся двадцать или тридцать слов. Все они как будто хороши и годятся. В меру своего таланта поэт выбирает лучшее, похуже, совсем плохое, совсем хорошее или единственное.