Камни его родины
Шрифт:
Трой села рядом с ним:
– Эб, значит, она... совсем больна?
Он сразу ощетинился:
– А ты что, сомневаешься в этом?
Увидев, что он опять занял прежнюю оборонительную позицию, Трой поспешно сказала:
– Миленький, если тебе не хочется, не рассказывай мне.
– Видимо, от меня ждут признания, что ничего этого не было бы, если бы в Нью-Хейвене я послушался советов своей сестрицы, – все еще враждебно сказал он.
– Эб, разве я об этом...
– Все это яснее ясного, и я не собираюсь...
– Эб, пожалуйста,
– Обоим? – Эбби даже заморгал от удивления.
Она покачала головой.
– Неважно. Ты расскажи мне, что стряслось.
Он долго смотрел на нее. Потом его словно прорвало:
– Это случилось в понедельник вечером. – Невольно он бросил взгляд в сторону спальни. – Началось-то все много раньше. Но вылезло наружу в понедельник. Когда я сказал, что пристройку Элен придется отложить. И потом, когда Данбар...
Трой не выразила никакого удивления.
– Миленький, неужели для тебя это было новостью? Если бы ты видел ее в воскресенье в клубе!
– Это не все. Тут есть и другое. Еще более страшное. – Эбби встал, подошел к стеклянной стене, снова вернулся и начал рассказывать. Подробно, почти ни о чем не умалчивая. О Данбаре, о пощечине, о своей сожженной в ванне одежде, о том, как потом Нина потеряла сознание и как он отвез ее в Нью-Йорк и поместил в психиатрическую клинику «Пэйзон-Мемориал». – Мне пришлось дать знать Элен, ну и, разумеется, она сразу примчалась в Нью-Йорк. Она совершенно потеряла голову и никак не может взять в толк, «почему ее детку нельзя положить в обыкновенную больницу». – Эбби мрачно усмехнулся. – Ну, вот и все.
– Миленький! – Трой встала и подошла к нему. – Как это ужасно, как немыслимо страшно. Почему ты не вызвал меня сразу, как только...
– Не мог: сейчас не время взваливать на тебя такую тяжесть.
– А как ты себя чувствуешь? – спросила Трой.
– Никак. То есть лучше. В понедельник вечером астма так скрутила меня, что доктору пришлось впрыснуть мне адреналин. – Он помолчал. – Однако я знаю твердо: все дурное между нами было не потому, что я в чем-то провинился или недосмотрел.
«Единственное его утешение», – подумала Трой.
– А ты понимаешь, Эбби, что с ней? Что ей нужно? Ее отношение к тебе всегда казалось мне не совсем искренним. Но я все-таки не понимаю, что ей нужно. Просто ли она распутная баба или...
– Нет, – отрезал Эбби. – Ничего похожего.
Он так сказал это, что Трой наконец все поняла.
– Значит, Винсент был прав, – сказала она. – Он всегда говорил, что Нина – настоящий холодильник.
Эбби уныло кивнул.
– Пора на вокзал. – Он поднял с пола Нинин чемодан.
– Да. – Трой шла рядом с ним и молчала, чувствуя, что он больше не в состоянии говорить об этом. Ей хотелось обнять его, сказать ему какие-то теплые, прочувствованные слова. Как она любила его в эту минуту и как бранила себя и грызла за то, что своим поведением заставляла его все время держаться начеку, защищать Нину, таить свое горе и никого к себе не подпускать!
Когда они уже ехали на вокзал, Трой спросила:
– Что ты теперь собираешься предпринять, Эб? Начнешь дело о разводе? Не откладывай этого в долгий ящик. – Она погладила его по руке. – Имей в виду, рано или поздно какая-нибудь девушка все равно подцепит тебя на крючок.
Он улыбнулся и тут же ошеломил ее вопросом:
– Трой, что ты сказала мне раньше... еще дома... насчет того, что нам обоим не повезло? У тебя нелады с Винсом?
– Да нет, я просто... – Она начала доставать из сумочки сигареты и зажигалку. Надо же было сморозить такую глупость! Как раз сегодня, когда у Эба и без того все так ужасно!
Но ведь дело тут не в оговорке и не в попытке утешить Эба. Эта фраза сама собою слетела у нее с языка, потому что явная катастрофа в семейной жизни Эба позволила ей признаться самой себе в том, что и в ее жизни немало разочарований.
Но сейчас надо как-то выпутываться.
– Что и говорить, мы оба не пылаем. Но, в общем, у нас это прочно. – Она отвернулась, довольная, что некогда входить в подробности: звонок, предупреждающий о приближении поезда, звонил не переставая, и по широкой дуге рельсов уже катились серебристые вагоны.
Поднявшись по лестнице и взглянув на дверь конторы, Трой почувствовала теплую волну радости; так бывало всякий раз, когда она видела эту золоченую надпись на матовом стекле: «Остин, Коул и Блум».
Она вошла в маленькую приемную. Взяв у нее чеки и документы, Сью Коллинз сказала:
– Какой ужас, правда? А я ничего не знала, пока мистер Остин не сказал сегодня утром.
– Да. Никто не знал.
– Но такие вещи в конце концов непременно выплывают наружу, – сказала Сью.
– Мистер Блум в конторе? – спросила Трой.
– Нет. Ему пришлось уйти по делу. Он совсем недавно выбрался – и, конечно, опаздывал. Как всегда.
– Он знает?
– О Нине? Да. Мистер Остин сказал ему утром. Он был страшно расстроен – я имею в виду мистера Блума.
Трой представила себе, как Рафф бегает по конторе неистово проклинает все на свете. Он способен огорчаться За Эба не меньше, чем сам Эб. Если не больше.
Она уже совсем собралась уходить, как вдруг с великим удивлением увидела в дверях чертежной Винсента:
– Винсент! Что... – начала она.
Он тоже увидел ее и замер на месте. Вид у него был удивленный и даже сконфуженный.
– Я передумал, – пробормотал он, когда Трой подошла к нему.
– Помнится, когда я уходила, ты сидел в халате перед камином и наводил лоск на Ханну, – заметила Трой.