Камни Господни
Шрифт:
Такие мгновения самые страшные, от них теряешься, словно на тебя со спины внезапно набросился зверь. Хочется кричать, возмущаться, дать отпор. Но за этим последуют лишь собственные унижения, а может, и смерть. Поэтому, чтобы не допустить роковой ошибки, Бомелий выработал правило: молча внимать словам, и взирать с покорностью.
Бомелий притворно закашлялся и ткнул возницу в бок:
— Христа ради дай рукавицы.
Опричник истово перекрестился и, безропотно скидывая рукавицы, принял вожжи голыми руками.
Скинув верхнюю одежду подбежавшим опричникам, Бомелий, не мешкая, прошел в царскую опочивальню. Тяжелый чад ладана, свечная гарь, духота от дюжины непрестанно молящихся псаломщиков…
Вдохнув после свежего морозца разлитый по спальне угар, Елисей зашатался на ногах, и едва не упал. Подойдя к мечущемуся в бреду Иоанну, ощупал яремную и сонную вены:
— Хватит курить ладан! Дайте свежего воздуха, а сами ступайте вон! Царю надобно отворять кровь.
— Ишь ты, богомерзкий чернокнижник, сам шарахается от ладана пуще черта, так и государя от благодати отлучить хочешь? — Басманов выхватил из-за пояса длинный нож и ринулся на Бомелия. — Я тебе сейчас сам пущу кровушку!
Дорогу Басманову перегородил Малюта. Презрительно посмотрев на пышущего яростью окольничего сына, Скуратов усмехнулся:
— Разве не слышал, что лекарь сказал всем идти вон? Или ты, Федька, задумал повредить царскому здравию?
Лицо Басманова вспыхнуло, он развернулся и выбежал из опочивальни в слезах.
— Может, ты и меня выставишь? — спросил Вяземский, поднося Бомелию чашу для принятия крови. — Или, по-твоему, князь не достоин зреть на царскую кровь?
— Не мне, Афанасий, решать чего ты достоин, а чего нет, — Малюта перехватил чашу из рук Бомелия. — А только пойдешь вслед всех. Ежели считаешь себя нужным государю, возле дверей верным псом караулить станешь, малую службу справлять рад будешь. А коли охоты такой нет, ступай, куда заблагорассудится: хоть почивать, хоть бражничать, да хоть с девками развлекаться, делай, что знаешь, пока царь лежит на смертном одре!
— Да ты про что, Малюта, глаголешь! — закричал Вяземский. — Меня в измене обвинить задумал?
— Глотку-то не дери: у государя чай, не на базаре, — обрезал Скуратов. — Будет препираться, пошел вон!
Малюта подал знак стоящим при дверях опричникам и они, не говоря ни слова, схватили князя под руки и выволокли из опочивальни.
— Станешь царя отворять, режь так, словно перед тобою горло твоей жены или сына! — Скуратов протянул отточенное лезвие. — Держи-ка агарянскую бричь, сталь у ней добрая — на лету пушинку рассекает.
Елисей поклонился и, приняв бритву, показал, где надлежит сделать надрезы:
— Открою обратные жилы, дабы с черной кровью беспрепятственно смогла выйти и болезнь.
Не отрывая глаз, следил Малюта, как тонкими струйками стекает в серебряную чашу густая Иоаннова кровь, как, брызжа в стороны, маленькие ручейки роняют на сверкающие стенки сосуда драгоценные капли, а внизу, на самом дне, собирается горячая живая влага.
— Кровь — сама эссенция и плоти, и духа, — негромко сказал Бомелий, наблюдая за охватившим Скуратова возбуждением. — Не случайно говорили святые отцы: «Пролей кровь и стяжаешь дух…»
Елисей посмотрел на Скуратова с истинным смирением и покорностью и затворил царскую кровь.
Часть вторая
СОЛЬ ЗЕМЛИ
Глава 1. Велик день
Тяжелый нескончаемый сон прервался внезапно, истаял сбивчивым дыханием, перегорев горячечным телом. Исхудавшими пальцами коснулся невидящих глаз — веки дрогнули, и мягкий, приглушенный свет стал издалека пробиваться через еще смеженные ресницы. Наступил рассвет. Долгожданный, мучительный рассвет, за которым начинался еще один день его жизни.
Карий приподнялся, спустив ноги с лавки. Больно. Ноги смешно ступают по полу, словно скоморошьи ходули. Каждый шаг, неловкий и по-младенчески неуклюжий, грозит обернуться падением. Но это не страшит, радует, наполняя путь страстью и надеждою.
Скрипнули двери: и в душную избу ворвался теплый весенний ветер, а с ним отдаленный церковный трезвон, гул пробудившегося города, перемешавшийся с суетливыми криками прилетевших грачей, да негромкий шепот капели, падающей с низенькой крыши прямо под ноги.
— Чудо, чудо! Господь не токмо Данилу очухал, но и на ноги поставил! — еще издали закричал подходящий к избе казак и бросился со всех ног к стоящему на пороге Карему, крепко обхватил, едва не роняя на пол. — Христос Воскресе!
— Ты ли это, Василько? — Карий коснулся его лица. — Не могу лиц различить…
— Ничего, прозришь! — казак скинул кафтан, и набросил его Даниле на плечи. — Кто долго в яме сидит, тоже слепнет, да не навсегда, а лишь на малое время.
— Что же со мной сталось?
— Как что? Бабу враг на тебя послал, да бабской червоточиной тебя и достал! — выругался казак. — Прости, Господи, в святой день даже их племя ругать грешно!
— Чем же, Василько, тебе бабы не угодили? Али ты вслед Савве собрался в послушники, раз в гневе на весь бабий род?
— Погодь, еще узнаешь.
Подошедший вслед за казаком Снегов похристосовался с Данилой, протягивая ему крашенное в луковой скорлупе пасхальное яйцо:
— Не слушай, сгоряча сказано, — Савва взял Карего под руку и повел в избу. — Еще затемно бегал Василько в церковь замок целовать, дабы ведьму нюхом учуять. Да опоздал, замочек-то в мокрую охочие облобызали!
— Незадача! — рассмеялся Карий. — Теперь понятно, почему у казака виновными все бабы стали!
— Погодь, еще узнаешь, — скривился Василько, но, встретившись со Снеговым взглядом, замолчал. — Будя языками молоть, на светлый день грех не разговеться.
На столе уже поджидал освященный кулич, залитая медом творожная пасха, да в истопленной печи томилась наваристая уха.
— Хочу на Пасху посмотреть, — сказал Карий. — Почитай, с начала поста пролежал.
— Не надобно тебе, Данило, по Орлу ходить, — Василько покрутил в руках ложку и, досадуя, бросил ее на стол. — Беды бы не вышло!