Камни
Шрифт:
Он крепко держит её за руку, и она наконец поднимает на него глаза.
— Хорошо, я перееду к тебе на этих выходных, — говорит она. После чего добавляет: — В шаббат, если так тебе будет приятнее. Только я не знаю, как мне перевезти Джейн. Сам понимаешь, не все таксисты соглашаются везти большую собаку, пускай даже и в наморднике…
Он сжимает руку ещё сильнее.
— Я знаю, кого об этом можно попросить, — отвечает он.
Кажется, она понимает, кого он имеет в виду.
И понимает правильно.
Паша работает в такси по субботам.
Он всегда работает по субботам — несмотря на то, что он,
— Заодно познакомлю тебя кое с кем, — говорит он, и она тут же кивает в ответ:
— С радостью.
В этот момент ему очень хочется сказать ей, что у них будет дочь, а не сын, и он-де в этом уверен.
Но вслух он ничего не говорит.
Он открывает дверь своим ключом, разувается и проходит в кухню.
В кухне горит свет. Значит, Каролина тоже там.
Он проходит — отчего-то молча.
Кажется, входная дверь скрипит… С чего бы? Ведь он точно помнит, что плотно её закрыл.
Каролина действительно в кухне. Но она не одна.
Рядом с ней стоит она.
Она смотрит на Давида, и рот её начинает растягиваться в улыбке.
Вместо глаз у неё пуговицы… то есть — не совсем пуговицы.
То пуговицы, то не пуговицы.
Они как будто…
…мерцают.
Время от времени превращаясь в пустые глазницы.
— Ты вовремя, сынок, — говорит она. Она улыбается, и улыбка эта — как у ведьмы из детской сказки. — Мы с моей новой дочкой приготовили тебе ужин. Ей ведь так нравится дорадо — я решила, что нужно научить её его готовить, — она наклоняется к Каролине и медленно, как в замедленном кадре из кинофильма, целует её в щёку. — Правда, Карочка?
Каролина молча кивает.
Она похожа не то на зомби, не то на куклу.
— Твой отец говорит неправильно, — продолжает она. Глаза её снова мерцают — вот сейчас они выглядят как пустые глазницы. — Он говорит «Каролиночка», но правильно будет «Карочка» — ведь именно так её называют близкие. И ты тоже так её зовёшь, — она усмехается. — Карочка. Карочка небесная.
— Отойди от неё, — тихо говорит он. Но голоса своего отчего-то не слышит.
— Ну почему же? — она вперивает в его лицо свои жуткие пустые глазницы. — Теперь мы заживём одной дружной семьёй. Я, ты и Карочка небесная. Она ведь уже почти член нашей семьи… моей семьи, — она подходит к нему вплотную и хватает его за руку. — Ведь это ты притащил её в мою семью. Эту мерзкую маленькую шлюху, которая раздвинула перед тобой ноги в первый же день прямо у входной двери. Эта дрянь даже моё платье стащила! Моё последнее платье!
— Это не твоё платье, — говорит он. Теперь он уже слышит свой голос. — Не твоё платье, не твой дом и не твоя семья. Убирайся.
— Здесь всё моёёёёёёё, — отвечает она мерзким отвратительным скрипучим голосом. — Всегда было моим. И будет, — она приближает своё лицо к его. От неё пахнем тленом. — Ikh vel zi nemen tsu mayn ort. Aun mir veln trogn aundzer pasik dresiz tsuzamen. Uoy tsviling shvester[1].
Он отшатывается. Он хочет закричать, но не может, а она тем временем заканчивает:
— Ikh vel oykh nemen deyn bastard[2].
Он снова пытается закричать. И снова не выходит.
Она наклоняется к Каролине. Из её челюстей откуда ни возьмись выдвигаются длинные, жёлтые гнилые зубы.
Она улыбается ему, подмигивает — и с хрустом вгрызается в её шею.
И в этот момент Давид видит, что чуть поодаль, возле окна стоит дедушка.
Он одет в чёрный траурный костюм.
И у него зашит рот.
И тут Давид наконец-то начинает кричать.
— Давид!
Он резко вскакивает на постели, не понимая, где он и что с ним.
Она трясёт его за плечо… Каролина…
Или она?
— Кара… — заплетающимся языком произносит он. — Кара… господи… это точно ты? Это ты или это она?
— Давид, всё хорошо. Это был сон.
Он встряхивает головой:
— О чёрт…
— Что там было? — встревожено спрашивает Каролина. — Ты так кричал…
Он роняет голову на руки, всё ещё не в силах поверить, что это сон и он закончился.
— Давид, кто такая она?
Он смотрит на неё в темноте.
— Ты знаешь, — тихо говорит он.
Каролина вздыхает:
— Это опять началось. Да?
Он качает головой:
— Я просто… просто ужасно боюсь за тебя. Наверное, поэтому оно и вылезло.
Она берёт его за руку:
— Что там было, в этом сне? Расскажи мне.
— Я боюсь.
— Не надо бояться, Давид. Это просто сон.
Он смотрит ей в глаза:
— Она сидела здесь, в моей квартире, в кухне. Вместе с тобой. Сначала она сказала, что мы станем жить одной дружной семьёй. А затем… затем она сказала, что убьёт тебя. Она говорила на идиш. Она всегда говорила мне гадости на идиш, так было и в жизни. Оттого я едва не начал его ненавидеть, хотя это мой второй родной язык. Она говорила на идиш, и её голос скрипел. Когда я был маленьким, дедушка подарил мне книгу, где были собраны сказки разных народов. Он говорил, что это полезно, — изучать культуру разных народов, а не только еврейскую. Что это-де делает ребёнка более умным, гибким и разносторонним. В этой книжке была сказка о скрипучей старухе. Это сказка какого-то северного народа, я не помню, какого. Там была старуха с птичьей головой, которая убивала молодых девушек, отрезая их косы. Она отрезала косу, забирала силу, и девушка умирала. Меня тогда очень впечатлила эта сказка, и отец, помнится, даже напустился на дедушку. «Зачем вы дарите ему такие вещи, Авраам, — говорил он. — Ваши сказки пугают его». Дедушка тогда возразил, что Тора способна напугать своими историями кого угодно похлеще всяких скрипучих старух. Отец обиделся, — он смотрит ей в глаза, сжимая её руку, — так крепко, будто боится, что она сейчас исчезнет. — Её голос… голос в этом сне был точно как у этой старухи. То есть, как я его себе представлял. А потом она… она вгрызлась в твою шею, — он отводит взгляд и на какое-то время замолкает, а затем снова смотрит на неё. — Я боюсь за тебя. Мне страшно, что она тебе что-нибудь сделает.
Она берёт его лицо в ладони — так как если бы он был ребёнком.
— Дав, она ничего мне не сделает. Она мертва, — он хочет было возразить, но она жестом останавливает его. — Она лежит на проспекте Александровской фермы, рядом с твоими дедушкой и бабушкой. Она ничего не может мне сделать. Она ничего не может сделать никому. Ни мне. Ни тебе. Ни нашему ребёнку.
Он крепко прижимает её к себе.
Он понимает, что теперь она точно скажет, что ему нужно продолжить лечение.
И будет совершенно права.