Камни
Шрифт:
Как и того, кто на самом деле был отцом её отца, а значит — её дедом.
Она ни за что не рискнула бы задать бабушке Вике такой вопрос.
Как бы там ни было, по части имён бабушка Вика всегда была той ещё затейницей. Имена ей всегда нравились необычные, с ярко выраженным иностранным акцентом.
Свою единственную — как потом стало ясно со временем — внучку она возжелала назвать Каролиной в честь главной героини романа Теодора Драйзера «Сестра Кэрри».
Вроде бы отец даже пытался робко возражать, говоря, что, наверное, достаточно уже того, что
О реакции мамы на это, а также о том, как складывались её отношения с бабушкой Викой, Каролина ничего не знала.
Один раз, лет в двенадцать-тринадцать, она попыталась спросить бабушку Вику о своей покойной матери. Бабушка Вика тут же нахмурилась в ответ, а затем тяжело вздохнула:
— Машка-то? Хорошая девушка была, — она налила кипятку из большого пузатого самовара (самовары бабушка Вика обожала всем сердцем, и у неё была даже своя небольшая коллекция), плеснула туда заварки и поставила перед Каролиной. — Сахару сама себе добавь, сколько нужно. И не выдумывай мне тут ничего про эти свои диеты. Диета у тебя там, в Выборге будет, а в моём доме все они под строгим запретом, — она сложила руки в замок и посмотрела на внучку. — Хорошая была Машка, да. Добрая и весёлая. Животных любила очень. Да только вот дурная. Это её и сгубило.
— Дурная? — маленькая Каролина насупилась. Сахару ей не хотелось, но бабушка Вика продолжала строго на неё смотреть, и она, сдавшись, бросила в чашку два куска. — Это ты о чём?
— О том, что чёрт её дёрнул сесть за руль в такую погоду. Думать надо было, что делаешь. Особенно, когда у тебя дитё мелкое дома, — бабушка Вика снова вздохнула. — Ладно, что уж теперь. Алька-то эта тощая тебя там не обижает? Ты сразу говори, ежели чего.
— Не обижает, бабушка. Аля хорошая. К ней просто привыкнуть надо.
— Может и хорошая, да только тощая как палка, — бабушка Вика отмахнулась. — Ну, раз тебя не обижает, то так уж и быть, пускай будет хорошая, — она подмигнула внучке. — Ты пирожки-то давай бери. Они вкусные. С яблоками. А то сама скоро станешь как эта твоя хорошая Алька.
Каролина училась на втором курсе, когда бабушка Вика умерла.
Вечером они Каролиной шутили, смеялись и пили чай из пузатого самовара.
А утром она просто не проснулась.
Внезапная остановка сердца.
Лёгкая смерть. Так это называют.
Каролина осталась в квартире одна.
Когда её однокурсница — вечно чумазая и лохматая Вероника, которую дразнили домовёнком Кузей, — сказала, что-де радоваться бы надо, что бабку на тот свет спровадила и при хате осталась, Каролина подошла и молча ударила её кулаком в лицо.
Веронику увезли на скорой, а Каролину чуть не исключили из университета.
До самого окончания специалитета Вероника больше никогда не разговаривала с ней.
Они даже не здоровались.
Несколько лет спустя Каролина узнала от бывших однокурсников, что Вероника стала врачом-травматологом и вышла замуж за своего пациента, которого привезли к ней со сломанной ногой.
Наверное, это такая карма у многих женщин-врачей — выходить замуж за своих пациентов.
Каролина передёргивает плечами, словно силясь отогнать воспоминания.
Отчего-то от них ей становится грустно и тяжело.
— Сдавайте квартиру, Аль, конечно, — говорит она вслух. — Я не буду против ни в коем случае. Продавать её я всё равно не собираюсь, а так хоть будет под присмотром.
— Тебе в Василеостровском нормально-то живётся? — заботливо спрашивает Альбина. — А то слышала, там сыро очень, даже по питерским меркам. И крыс, говорят, немерено. Это так?
— Да нормально там всё, — отвечает Каролина. — Не переживай. Я теперь пешком на работу ходить могу. Ну, по хорошей погоде уж точно.
— Ну ладно, успокоила, — говорит Альбина и улыбается уголками губ. После чего продолжает: — Он очень понравился твоему отцу. Считаю, ты должна быть в курсе. И, что уж душой кривить, мне тоже. Такой образованный и воспитанный…
Каролина улыбается в ответ.
Она хорошо помнит, как пару месяцев назад «образованный и воспитанный» Давид вышвырнул пьяного гопника из супермаркета под безмолвно вытаращенные глаза вооружённых дубинками охранников и не менее безмолвные аплодисменты молоденьких кассирш.
Каролина совершенно искренне считает, что одно другому не мешает.
В конце концов, образованные и воспитанные люди не обязаны терпеть рядом с собой необразованных и невоспитанных.
Особенно — когда последние проявляют свою необразованность и невоспитанность по отношению к окружающим.
— А я, знаешь, по-другому его представляла, — говорит Альбина, и Каролина усмехается в ответ.
— Ты думала, он в шляпе, с бородой и с пейсами? — интересуется она.
— Вот теперь мне стало стыдно, — смеётся Альбина.
Каролина окидывает взглядом грустно распахнутые створки полупустых шкафов и думает о том, что, вроде бы, она ничего не забыла.
— Жаль только, что вы не хотите свадьбу нормальную, — резюмирует Альбина. Каролина выразительно смотрит на неё.
— Ты знаешь, что я не консервативна, Аль, но беременные невесты в белых платьях, чёрт знает сколько времени уже живущие вместе со своими мужьями, меня традиционно веселят. Это глупо и нелепо. Тем более, мне тридцать два, а ему сорок четыре. И я не выношу белый цвет, он делает меня похожей на бледную поганку. Моё отношение к свадебным мероприятиям в целом тебе, насколько я помню, тоже известно.
Альбина тут же «сдаётся», поднимая руки.
— Ладно, ладно, — говорит она. — Феминистка ты наша. Я ни на чём не настаиваю, как вы решили, так и будет.
Каролина вновь окидывает взглядом квартиру, и в этот момент ей вдруг приходит в голову странная мысль.
Она думает, что очень хотела бы увидеть фото матери Давида.
Эта мысль приходит к ней не впервые, но теперь она становится всё более…
…навязчивой?
Да, Каролине очень интересно, как она выглядела.
Она думает о том, что старые фото, должно быть, сохранились у Самуила Соломоновича, но, разумеется, он никогда их не покажет.