Камо грядеши (пер. В. Ахрамович)
Шрифт:
И он стал издали взывать о помощи, напрягая все усилия. Этот его крик был последней вспышкой: глаза залил багровый свет, в груди не хватило дыхания, и он бессильно рухнул на землю.
Но его услышали, вернее увидели, и два человека подбежали к нему на помощь с кувшинами воды. Упавший Виниций не потерял, однако, сознания — обеими руками он схватил сосуд и выпил почти половину.
— Благодарю, — сказал он, — поднимите меня, дальше я пойду один.
Другой человек вылил из кувшина воду на голову Виниция. Потом оба подняли его и, взяв на руки, понесли к другим людям; те окружили его, заботливо расспрашивая, не ушибся ли он и не обгорел ли. Эта заботливость удивила Виниция.
— Кто вы? — спросил он.
— Мы ломаем дома, чтобы огонь не дошел до Портовой дороги, — ответил один из них, по виду — рабочий.
— Вы помогли мне, когда я совсем изнемог. Благодарю!
— Нам нельзя не помочь человеку, — ответило несколько голосов.
Тогда Виниций, с утра видевший лишь разнузданные толпы озверевших людей, драки и грабеж, внимательно всмотрелся в лица окружавших его людей и сказал:
— Пусть вас вознаградит за это… Христос.
— Слава имени его, — ответили все они.
— Лин…
Дальше он не мог говорить — от волнения и пережитых мук потерял сознание.
Он пришел в себя лишь на Кодетанском поле, в саду, окруженный несколькими женщинами и мужчинами. Первые слова, вырвавшиеся у него, были:
— Где Лин?
Некоторое время ответа не было, потом какой-то знакомый Вининию голос вдруг сказал:
— За Номентанскими воротами; он ушел в Острианум… два дня тому назад… Мир тебе, царь персидский!
Виниций приподнялся и сел. Перед собой он нежданно увидел Хилона. Грек продолжал:
— Твой дом, наверное, сгорел, господин, потому что Карины в огне. Но ты всегда будешь богат, как Мидас. Какое несчастье! Христиане, о сын Сераписа, давно предсказывали, что огонь уничтожит этот город… Лин вместе с дочерью Юпитера находится в Остриануме… О! Какое несчастье постигло город!..
Виниций снова ослаб.
— Ты видел их?
— Видел, господин!.. Благодарю Христа и всех богов, что я смог отплатить тебе доброю вестью за все твои благодеяния. Но я тебе и еще отплачу, о сын Озириса, — клянусь в том вот этим пылающим Римом.
Близился вечер, но в саду было светло как днем, потому что пожар усилился. Теперь, казалось, пылали не отдельные части города, а весь Рим — от края до края. Небо было багровое, и на мир спускалась багровая ночь.
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Зарево над горевшим городом залило небо, насколько мог его охватить взор. Из-за холмов поднялась полная луна цвета расплавленной меди и, казалось, с изумлением взирала на гибнущий город — владыку мира. В обагренных безднах ночного неба пылали багровые звезды; в эту необычную ночь земля была светлее неба. Рим, как гигантский костер, освещал всю равнину Кампаньи. В багровом зареве виднелись дальше холмы, города, виллы, храмы, могильные памятники и водопроводы, сбегавшиеся со всех окрестных гор к городу; на водопроводах виднелись люди, которые взбирались на его аркады ради безопасности или чтобы лучше видеть пожар.
Страшная стихия овладевала все новыми частями города. Не было ни малейшего сомнения, что чьи-то преступные руки поджигают город, потому что все время вспыхивали новые пожары в самых отдаленных от середины города кварталах. С холмов, на которых был расположен Рим, огонь подобно морским волнам сплывал в долины, где были скучены многоэтажные дома, лавки, деревянные передвижные амфитеатры, предназначенные для различных зрелищ, наконец, склады дерева, масла, хлеба, орехов, шишек пиний, зернами которых питалась городская беднота, склады одежды, которую иногда из милости цезари раздавали черни, гнездившейся в тесных переулках. Там пожар находил множество легковоспламеняемого материала; происходили страшные взрывы, и мгновенно пламя охватывало целые улицы. Расположившиеся лагерем за городскими стенами жители, а также любопытные, забравшиеся на водопровод, по цвету и характеру пламени угадывали, что горит. Бешеный ток раскаленного воздуха вдруг метал из огненной пропасти миллионы тлевших орехов и миндаля, которые взлетали вверх, подобно тучам огненных пчел, и они лопались с треском в воздухе или, подхваченные ветром, неслись в не занятые пожаром части города или на поля, окружавшие город. Всякая мысль о спасении города казалась безумной; замешательство увеличивалось с каждой минутой, потому что горожане старались вырваться из горящего Рима через ворота за стены, а пожар привлекал к Риму тысячи людей из окрестностей — жителей городков, земледельцев и диких пастухов Кампаньи, которых гнала сюда надежда на легкую добычу.
Вопль "Рим гибнет!" все время раздавался в толпе, а гибель города в те времена была в понятии народа гибелью государственной власти и распадом всех связей, которые соединяли в одно целое народ. Чернь, состоявшая по большей части из рабов и нищих чужестранцев, нисколько не дорожила величием и властью Рима, — и переворот лишь освобождал ее от уз рабства и подчинения; поэтому она стала сразу грозной силой. Вокруг царило насилие и грабеж.
Казалось, вид гибнущего города привлекает внимание людей и удерживает пока толпу от резни, которая начнется тотчас, как только Рим обратится в груду обгорелых развалин. Сотни тысяч рабов, забыв, что Рим кроме своих храмов и стен обладает еще несколькими десятками легионов во всех странах мира, — казалось, ждали призыва и вождя.
Вспоминали Спартака, но Спартака пока не было. Граждане стали собираться вместе и вооружаться, чем кто мог. Самые чудовищные слухи распространялись около городских ворот. Некоторые утверждали, что Вулкан по приказанию Юпитера предал город уничтожению при помощи огня, вырвавшегося из-под земли; другие говорили, что это месть богини Весты за весталку Рубрию. Веря этому, люди не хотели спасать город и имущество и, окружив храмы, молили богов о пощаде.
Но большинство говорило о том, что цезарь велел сжечь Рим, чтобы устранить раздражающие запахи Субурры и чтобы выстроить новый город под именем Неронии. При мысли о подобной вещи людьми овладевало бешенство, и если бы, как думал Виниций, нашелся вождь, который захотел бы воспользоваться этим взрывом возмущения, то час Нерона пробил бы на много лет раньше.
Говорили также, что цезарь сошел с ума, что он велел преторианцам и гладиаторам нападать на народ и устроить общую резню. Некоторые уверяли клятвенно, что по распоряжению Меднобородого из всех зверинцев были выпущены львы и тигры. На улицах видели львов с пылавшими гривами, взбесившихся слонов, которые при виде пожара сломали клетки, разорвали цепи и, вырвавшись на свободу, в ужасе бросились в разные стороны, уничтожая все на своем пути. Погибших насчитывали несколько десятков тысяч. Действительно, в огне погибло множество народа. Были такие, которые, потеряв все свое имущество и близких, в отчаянии бросались сами в огонь. Иные задохнулись от дыма. В центре города, между Капитолием, с одной стороны, и Квириналом, Виминалом и Эсквилином — с другой, равно как и между Палатином и Целием, где были расположены наиболее густо населенные улицы, пожар начался в разных частях в одно время, так что толпы людей, убегая от пожара, неожиданно натыкались на новую стену огня и гибли ужасной смертью среди пламенной стихии.
В страхе, общем замешательстве и безумии люди не знали, куда бежать. Улицы были завалены вещами, во многих местах они были совершенно непроходимы. Те, кто успел проскользнуть на рынок и площади, туда, где впоследствии был построен амфитеатр Флавия, близ храма Земли, около портика Ливии, и дальше — у храмов Юноны и Люцины, а также около старых Эсквилинских ворот, — были окружены морем огня и погибли. Даже в местах, куда пожар не дошел, потом находили сотни обуглившихся тел; в некоторых местах эти несчастные вырывали из земли каменные плиты и под ними пытались найти убежище от губительного жара и дыма. Ни одна из семей, живших в центре города, не спаслась целиком, поэтому вдоль стен, у городских ворот и по всем дорогам слышались отчаянные вопли женщин, выкликавших дорогие им имена погибших в огне родных.