Канада
Шрифт:
Сказанное мной не означает, что я мгновенно приспособился к жизни в Форт-Ройале. Куда там. Я знал, что родители мои сидят в тюрьме, сестра сбежала, а меня, скорее всего, бросили среди чужих людей. Однако мне было легче — легче, чем вы полагаете, — не думать об этом и жить, как посоветовала Милдред, настоящим, так, словно каждый день — это отдельная маленькая жизнь.
Ранней осенью городок Форт-Ройал оживал и сильно выигрывал в сравнении с Партро, в котором мне пришлось жить, — странным, пустым, призрачным, с всего лишь двумя обитателями, Чарли и миссис Гединс, меня почти не замечавшей. Форт-Ройал был маленьким, но относительно многолюдным поселением в прериях, расположенном у железной дороги и 32-го шоссе, что соединяло Лидер со Свифт-Керрентом. Наверное, он мало чем отличался от того городка Северной Дакоты, где ограбил банк мой отец.
Отель «Леонард» возвышался на западном конце Мэйн-стрит. Это было деревянное трехэтажное здание, совершенно квадратное, выкрашенное в белый цвет, с плоской крышей и рядами лишенных украшений окон, — с маленькой, ничем не примечательной улочки в него вела дверь, через которую можно было попасть в темную
По правде сказать, отелем «Леонард» был никудышным — в сравнении с грейт-фолским «Рэйнбоу» или другими изысканными гостиницами, которые мне довелось повидать впоследствии. С городком он почти никакой связи не имел. Из жителей Форт-Ройала в него заглядывали лишь немногие, да и то лишь пьянчуги, люди совсем уж никчемные или сварливые фермеры, сдававшие Артуру Ремлингеру в аренду землю, где охотники могли стрелять гусей, — фермеры получали за это право на даровую выпивку в баре. В Форт-Ройале, бывшем в то время городом трезвенников, к «Леонарду» относились неодобрительно. Там играли в карты, водились доступные женщины, — порядочные люди подобных заведений не посещают.
Работу я всегда заканчивал в два с небольшим часа дня. Если я оставался в городке до ужина, то есть до шести вечера, то довольно часто видел Артура Ремлингера — всегда красиво одетого, сопровождаемого его подругой Флоренс Ла Блан, разговорчивого, шутливого и обходительного с постояльцами. Чарли сказал, что заговаривать с Артуром Ремлингером мне не следует, несмотря на то что первая наша встреча была не лишенной приятности. Не следовало ни обращаться к нему с вопросами, ни бросаться людям в глаза, ни даже демонстрировать дружелюбие — как если б Артур Ремлингер пребывал в некоем редкостном состоянии, которого разделить с ним не мог никто. Время от времени я наталкивался на него в приемной отеля, или на лестнице, которую подметал, или во время выполнения моих обязанностей уборщика — с ведром и шваброй в руках, — или на кухне, где меня кормили. «Прекрасно. Вот и ты, Делл, — произносил он таким тоном, точно я от него постоянно прятался. — Ну что, как тебе живется у нас на постое?» (Слова могли быть и немного другими; что такое «на постое», я знал от отца.) «Хорошо, сэр», — отвечал я. «Если что будет не так, дай нам знать», — говорил он. «Все в порядке, сэр», — говорил я. «Ну и ладно, ладно», — произносил Артур Ремлингер и отправлялся по своим делам. После этого я мог не видеть его несколько дней.
Честно говоря, для меня оставалось загадкой, почему, вызвавшись взять на себя заботы обо мне и моем благополучии, Артур Ремлингер, по всему судя, и знать меня не желал, а для подростка моих лет это имело значение немалое. Когда мы познакомились, я счел его человеком добродушным, но странным, словно бы думающим о чем-то своем и потому рассеянным. Теперь же Ремлингер представлялся мне все более странным, — впрочем, я полагал, что такое случается при всяком новом знакомстве.
В дни, когда я оставался в городе, мне приходилось как-то коротать время до ужина, после которого я, уставший, спешил уехать на велосипеде в Партро, пока шоссе не погрузилось в темноту и не стало опасным из-за зерновозов и успевших налиться пивом фермерских поденщиков, — и, коротая, прогуливался по Форт-Ройалу, присматривался к городку. Я занимался этим и потому, что одиночество и безнадзорность были для меня внове, и потому, что убогость городка делала все увиденное в нем лишь более разительным, — а я уже решил: чтобы избавиться от ощущения заброшенности и меланхолических размышлений, мне надлежит исследовать этот Форт-Ройал с дотошностью человека, которому поручили написать о нем статью для Всемирной энциклопедии. Кроме того, — чем и хороши, по сути своей, одинокие города прерий — я совершал мои обходы потому, что больше мне занять себя было нечем, а роль исследователя давала мне малую свободу, какой я не ведал, живя с сестрой и родителями. И наконец, я делал это потому, что оказался в Канаде, о которой не знал ничего — ни того, чем отличается она от Америки, ни того, чем на нее походит. А мне хотелось выяснить и то и другое.
В новых рабочих брюках и уже ношенных кем-то башмаках я бродил по жестким тротуарам Мэйн-стрит, где никто не обращал на меня никакого внимания. Сколько людей живет в Форт-Ройале, я не знал, как не знал и того, почему здесь возник город и кому-то захотелось в нем поселиться, не знал даже, откуда взялось его имя, Форт-Ройал, — предполагал, что, может быть, во времена первых поселенцев на этом месте находилась армейская передовая застава. По обеим сторонам Мэйн, бывшей всего лишь отрезком шоссе, располагались самые разные заведения, и, по моим представлениям, их было как раз столько, сколько нужно, чтобы город мог называться городом. По улице каждый день проезжали зерновозы, грузовички и трактора фермеров. Здесь были парикмахерская, приютившиеся под одной крышей китайские прачечная и кафе, бильярдная, почтовая контора, где на стене висел портрет Королевы, маленькие приемные двух докторов, миссия «Сынов Норвегии», «Вулвортс», аптека, кинотеатр, шесть церквей (в том числе моравская, католическая и лютеранская), библиотека (закрытая), скотобойня и заправочная станция «Эссо». Имелся также кооперативный универмаг, в котором Чарли купил мне штаны, нижнее белье, обувь и пальто. А также Королевский банк, пожарная станция, ювелирный магазин, мастерская по ремонту
Во время одной из таких прогулок я долгое время простоял у витрины ювелирного магазина, разглядывая «Булова», «Лонжины», «Элджинсы», обручальные кольца с крохотными бриллиантами, браслеты, серебряные сервизы, слуховые аппараты и подносики с поблескивавшими на них серьгами. Я зашел в аптеку и купил маленький будильник, чтобы он поднимал меня по утрам, и подышал ароматами женских духов, ароматического мыла, фонтанчика содовой воды и доносившимися из задней комнаты и от прилавка резкими запахами лекарств. Как-то после полудня я заглянул в автосалон «Шевроле» и осмотрел выставленную там новую модель — сверкавшую красную «импалу» с жестким верхом, которая наверняка очень понравилась бы моему отцу. Я посидел немного на водительском месте, воображая, что мчусь в этой машине по прериям, — так было, когда отец пригнал и поставил перед домом новый «Де Сото», и какой же ровной, лишенной событий казалась в то время жизнь мне и Бренер. Подошел продавец в желтом галстуке-бабочке и сказал, что я могу, если желаю, съездить на этой машине домой, а затем рассмеялся и спросил, откуда я. Американец, приехал погостить к моему дяде, он в «Леонарде» живет, ответил я, а отец мой продает в Штатах (новое для меня словечко) автомобили. На продавца все это впечатления не произвело, и он ушел.
В какой-то другой день я остановился у закрытой библиотеки, заглянул сквозь толстое стекло ее двери внутрь и увидел ряды пустых полок, опрокинутые стулья, высокую конторку библиотекаря, стоявшую в сумраке боком к двери. Я читал вывески кинотеатра, который работал только по выходным и показывал исключительно «лошадиные оперы». Проходил по грунтовым аллейкам, тянувшимся от окраины города к сортировочной станции, смотрел, как составляются из наливных цистерн и вагонов для перевозки зерна поезда, которым предстояло вскоре уйти на восток и на запад, — я делал это и в Грейт-Фолсе, и все те же странствующие по железным дорогам худые бродяги смотрели на меня как на старого знакомца, проплывая мимо в незапертых товарных вагонах. Я проходил мимо бойни; «Забойный день — вторник», — сообщала сделанная от руки надпись на прикнопленном к двери листке бумаги, и обреченные коровы стояли в загоне, ожидая этого дня. Проходил мимо ремонтной мастерской «Мэсси-Харрис», в темной глубине которой люди в масках и со сварочными горелками приваривали что-то в фермерских машинах. Кладбище лежало сразу за пределами города, однако на него я ни разу не заглянул. На кладбищах я никогда не бывал и не думал, что канадские могут чем-то отличаться от американских.
Конечно, одно дело бродить по городу, когда неподалеку, дома, тебя ждет твоя семья, и совсем другое — ощущать себя человеком, которого никто не ждет, не думает о нем, не гадает, что он сейчас делает и не случилось ли с ним чего. Я совершил далеко не одну такую прогулку — в начале сентября, пока погода резко, как это здесь водится, менялась, и прожитое мной лето уходило, и передо мной, как и перед всеми другими, вставала неотвратимая перспектива зимы. Заговаривали со мной на улицах лишь очень немногие, хотя никто, по-моему, не подчеркивал нежелание говорить со мной. Почти каждый встречный коротко взглядывал мне в глаза, и я становился для него уже увиденным, — так он давал понять, насколько я мог судить, что запомнил меня и мне следует это знать. И даже если ничто в Форт-Ройале не показалось мне таким уж особенным и отличительным, жители его, которые давно знали друг друга и полагались на это знание, усматривали нечто отличительное во мне. (Это важнейшее свойство провинциалов отец мой усвоить не смог, отчего и был найден и арестован так скоро после совершенного им ограбления банка.) Вы могли бы сказать, что я производил мои обходы точь-в-точь как любой оказавшийся в незнакомом городе человек. Однако этот город был странен уже тем, что находился в другой стране и все же не производил впечатления чего-то отличного от того, что я знал. Если угодно, само его сходство с Америкой усугубляло чуждость Форт-Ройала и привлекало меня — и в конечном счете я его полюбил.
Как-то раз, когда я стоял у витрины аптеки, ничего особенного не делая, всего лишь любуясь выставленными в ней красочными флаконами, мензурками, порошками, ступками, пестиками и медными весами — всем тем, что невозможно было увидеть в «Рексолле» Грейт-Фолса и что придавало магазину Форт-Ройала вид более основательный, — мимо меня прошла женщина с дочерью. Прошла, но вдруг повернулась ко мне и спросила:
— Я тебе ничем помочь не могу?
На ней было красное в белых цветах платье с пояском из белой лакированной кожи и туфельки из такой же. Говорила она без акцента — я навострился отмечать его, потому что услышал о нем от Милдред. Голос женщины звучал дружелюбно. Возможно, она уже видела меня, знала, что я не здешний. Ко мне никто еще не обращался подобным образом — как к совершенно не знакомому человеку. Все взрослые, каких я пока встречал в жизни, неизменно знали обо мне все.