Канатоходец: Воспоминания
Шрифт:
Но время шло.
Вдруг меня вызывают.
— Получены сведения о том, что в США проектируется локомотив, который будет двигаться без обычного топлива. Что это такое?
— Урановый реактор.
— Опять все знаешь, а ведь строго секретное сообщение. Так вот приказано организовать геологическую разведку на уран. А у нас и образца нет, и никто не умеет работать с урановым материалом.
— Есть урановый препарат во всех фотолабораториях.
— Опять знаешь. Сейчас с нарочным все соберут.
Итак, меня переводят в Магадан, в лабораторию Главного геологоразведывательного управления. Надо срочно готовить оборудование, обучать геологов. Все срочно. Геологоразведочные партии надо было высадить до таяния снегов.
И
— Пропали секундомеры. Знали о них только ты и кладовщик. Политическая диверсия.
— Не диверсия, а обычное воровство.
— У тебя нет политического чутья.
— Нет и не было. Искать надо, а не политизировать простое воровство.
Посылаю вечером своих ребят пойти посмотреть, что делается в конструкторских бюро. Сообщают: в массовом масштабе вычерчивают циферблаты для стандартных карманных часов. Ясно — украденные секундомеры решили переделать в часы, очень дефицитные по тому времени. Дело с «диверсией» было погашено без огласки.
Здесь хочется сказать несколько слов о Магадане. Его океанский климат поразил меня. Зима сравнительно мягкая, а лето суровое. На лиственницах зелень появляется только в конце мая. В солнечный весенний день утром выходишь тепло одетым. Пройдешь немного, и вдруг тебе навстречу движется полоса густого холодного тумана. Когда разыграются порывы ветра, то женщины на улице стоят на четвереньках, держась за невысокие ограды газонов.
Жизнь носила островной характер. В мае все ждали с нетерпением начала навигации — прихода первого корабля: это письма, посылки, новые люди, новости. Если что случалось в пути, то в тревоге были все. О приходе и отходе парохода радио сообщает на весь город.
Весной все ждут, когда начнется лов сельдей, охота на нерпу. Наступает, наконец, день, когда все готовят селедку. Весь город погружается в запах рыбы. Через несколько дней этот запах становится невыносимым. А уж что говорить о нерпе! Кто-то, правда, ухитрялся есть ее толстое сало.
А на берегу холодного моря далекие отливы. Под ногами все богатство морского дна. Когда идешь по нему, оно реагирует на каждый шаг — брызжет, щелкает — как-то особенно на морском языке говорит это живое сообщество… И стаи громадных черных птиц, высматривающих добычу.
Отмечу здесь, что этот край после окончания войны готовился к экономическому расцвету. Нас, умеющих думать, вызывали в Магадан на ночные совещания. Мы готовили проекты, в которых большое участие отводилось США. И вот неожиданность — знаменитая речь Уинстона Черчилля в Фултоне в 1946 году, и все остановилось, отменилось. Так было положено начало «холодной войне».
И все же летом 1947 года нам удалось получить разрешение на выезд с Колымы. Официальным поводом было то, что у жены начала угрожающе развиваться базедова болезнь. Однако этого еще было недостаточно. Я выбрал момент, когда властителя Колымы Никишева замещал Цареградский — главный геолог этих мест и генерал по Министерству внутренних дел. У меня с ним были хорошие отношения. Он проявил интеллигентность, отпустив меня, хотя я ему был явно нужен.
Стоя на палубе, я прощался со скалистыми берегами бухты Нагаевой Охотского моря. Это были ворота, за которыми я прожил почти десять лет. Здесь я созрел, окреп в борьбе за право жить. Здесь я оставил навсегда близких мне друзей.
Предстояло новое, непредсказуемое. Где будет протянут канат? Какой танец я буду исполнять теперь? К чему готовит меня моя карма?
Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки. M.: Прогресс, 1986, 544 с.
Глава XI
ПОСТКОЛЫМСКИЕ
(И снова встреча с органами безопасности)
159
Гекатомба — большое жертвоприношение, массовое убийство людей.
1. Москва во мраке
Наконец-то после двухнедельного пути поезд приходит в Москву. Нас встречает Татьяна Владимировна — сестра жены. Сообщает:
— Даниил Андреев арестован. Идут аресты в кругу его знакомых.
Радостное ожидание встречи с Москвой сразу омрачается.
Новые испытания. Переживет ли арест Даня? Переживут ли окружавшие его люди? Будет ли арестована моя жена? Что ждет меня? Мне надо было прожить некоторое время в Москве на нелегальном положении (паспорт с ограничениями), чтобы отыскать работу там, где можно жить и с дефектным документом [160] . Теперь все осложняется — я оказываюсь под двойной угрозой.
160
Вот один из эпизодов. Меня готов был взять на работу академик Г. А. Шайн — директор Симеизской обсерватории в Крыму. Но воспротивился секретарь партийной организации А. Б. Северный (в будущем — академик). Шайн получил от начальника крымского МВД разрешение на прописку (правда, с оговоркой, что за будущее не ручается). Шайн пытался обойти конфликт с Северным, обратился непосредственно к Президенту АН СССР С. И. Вавилову с просьбой принять меня на работу приказом по академии. Вавилов отказался, ссылаясь на недемократичность, на что Шайн ответил, что он и так знает, кого принимает. На этом все кончилось.
Позднее я как-то оказался в поезде в одном купе с Северным. Разговор с ним не состоялся. Но в его поведении почувствовалась нервная напряженность. Как он оценил свой прежний рабский поступок?
На поиск работы ушло два месяца. Это естественно — подходящую для меня интеллектуальную работу легко было найти только в большом городе, а там трудность с пропиской, к тому же список режимных городов засекречен. И еще возможно сопротивление со стороны секретарей партийных организаций.
Мне приходилось ночевать в разных знакомых мне домах, чтобы не примелькаться соседям. Приглашавшие меня люди знали, что идут на риск, но делали это добровольно, желая помочь.
И на московских улицах тоже приходилось быть настороже. Одетым следовало быть по-московски — в потертой, но добротной (в прошлом) одежде, с затасканным, но хорошим (в прошлом) портфелем. На лице должна была сиять радостная улыбка, свидетельствующая о том, что человек всем доволен и ни от кого не скрывается. И все же дважды я попадал в неприятные ситуации.