Канатоходец: Воспоминания
Шрифт:
2. Странствия по стране
Возвращаюсь к текущему ходу событий. После двухмесячного поиска работы я наконец нашел себе место. Становлюсь начальником геофизического отряда Средневолжского геофизического треста. Работа в Самарской дуге, на берегу Волги, недалеко от Самары. Чудесное место: всхолмленный берег реки, южные липовые леса; правда, все слегка подпорчено добычей нефти. Моя задача — геофизические замеры, каротаж во вновь разведуемых нефтяных скважинах. Работа однотипная — несподручная.
Меня,
Русская природа и щедрая приволжская осень как-то взбодрили после мрачной Москвы, несмотря на бездорожье здешних мест и ужасные черноземные грязи.
Тут я познакомился с особенностями послевоенного стиля работы. Как-то принимаю инвентарь отряда. Спрашиваю:
— А зачем мне трактора?
— Как же — на чем же за зарплатой будешь ездить?
— Но зачем же два?
— А где запчасти будешь брать?
Аргументация убедительная. А тут еще в районе происходит сдача урожая и у меня отбирают грузовик. Спрашиваю:
— На чем же я буду ездить с аппаратурой на скважину, в случае срочного вызова?
— На пожарной машине. Все договорено.
— А если пожар?
— Черт с ним, пусть горит. Нам приказано помогать уборке.
Опять все убедительно.
В лесах встретился с работниками заготовительной конторы. Заготавливают семена диких яблонь для посадки. Оказывается, что заготавливаются они в вареном состоянии. Их берут у тех, кто готовит повидло из диких яблок.
Говорят, так сподручнее. Если на все смотреть с позиций театра абсурда, то опять же все убедительно.
Прошло чуть больше полугода, и вдруг узнаю: секретный приказ — очистить область от ненадежных элементов. Ибо в случае новой войны самому Генералиссимусу уготовано безопасное место именно в Самаре. Опять логика абсурда.
Эта логика сработала и против меня. Мне приказано в 48 часов покинуть область. Дорога до Самары только по замерзшей Волге. Лед уже местами потрескался — весна. Колеса машины проваливались в ледовые выбоины. На другой день все же попадаем в Самару. Прощаюсь грустно с коллегами по тресту и уезжаю в Москву, опять искать себе новое место работы.
Снова надо ходить по различным учреждениям и предлагать свои услуги. Опять тайно ночевать в чужих квартирах. У меня уже кончились мои «большие» колымские деньги, приходится продавать через комиссионный свои вещи [165] .
Наконец получаю назначение в Алма-Ату в Среднеазиатский географический трест.
Приезжаю. Прихожу на место назначения. Там на меня смотрят удивленными глазами:
— Как, вы ничего не знаете?
— Нет, не знаю.
— И о Роберте не знаете?
165
Предвидя инфляционный удар — обязательный обмен денег на новые купюры в соотношении 10:1,— я, приехав с Колымы, купил хорошую, но не очень нужную одежду и теперь распродавал ее.
— Первый раз слышу.
И вот мне рассказывают о трагическом эпизоде, разыгравшемся на
Роберт был студентом, примечательным лишь тем, что его мать, врач, была известным венерологом города. Ему, естественно, все было дозволено. Ради развлечения он занимался грабежом. Вечером накануне моего приезда «засыпался», пытаясь в центре города отнять часы у какого-то важного лица. Из соответствующего отдела был звонок в МВД:
— Вы что там, спите и не знаете, что делается в городе?
И вот теперь звонок в дверь квартиры. Роберт уже спит. Мать открывает дверь. Входит целая группа сотрудников казахстанского Министерства внутренних дел вместе с заместителем министра. Мать успела крикнуть сыну:
— Пришли. Обороняйся!
Он выхватывает из-под подушки два револьвера и начинает отстреливаться. Всех убивает. Сам тяжело ранен. Убивает и свою раненую мать со словами:
— Тебя все равно убьют, только с мучениями.
В больнице Роберт порвал на себе швы и умер.
Выслушав этот трагический рассказ, я наивно спрашиваю:
— А какое же отношение это имеет ко мне?
— А как же! У вас нет политического чутья.
Итак, моя работа в Алма-Ате не состоялась. Я был
направлен в Усть-Каменогорский филиал Геофизического треста. Там мне предстояло наладить спектральный анализ горных пород. Этот вид работы вполне устраивал меня. Здесь можно было «проявлять творческую инициативу».
Понравился мне и город. Тогда Усть-Каменогорск выглядел скорее как большое сибирское село. Немощеные, пыльные улицы. Добротные одноэтажные деревянные дома со ставнями на окнах. По вечерам носятся стаи собак, готовые сбить с ног. Народ замкнутый, нелюдимый. Непросто было снять комнату — все относились с подозрением к пришельцу. Но зато как привлекательны просторные воды Иртыша. Теплые заводи у берегов как будто специально устроены для купания. Щедрый южносибирский базар. Горы и горы арбузов — от этого колымчанин мог обезуметь.
Но вот в начале 1949 года вызывают меня в Алма-Ату для отчета. Это насторожило — какой смысл отчитываться за полугодовую работу?
Делаю отчетный доклад. В деталях описываю все, что сделал. Командировка почему-то задерживается. Наконец вызывает директор треста. Там двое ждут меня. Все ясно.
— Вы арестованы. Ваше оружие, ваши часы.
Часы у меня оказались. Открывают заднюю крышку и смотрят, нет ли там записки с тайными адресами.
И вот я поначалу в одиночной камере главной Алма-Атинской тюрьмы. Прекрасная современная тюрьма. Все-таки есть забота о людях, хотя и странная. Но мы, не привыкшие к заботе, рады и такому ее проявлению.
«Радиопараша» приносит сообщение о том, что арестовывают повторно всех, у кого была статья 58–10–11 или пострашнее. В благоприятном случае будет вечная ссылка, в неблагоприятном — снова лагерь.
Допрашивает следователь-казах, достаточно образованный и хорошо владеющий русским языком. На допросах повторяются прежние обвинения в компактной форме. Теперь уже бессмысленна борьба. Ее просто нет — нет свидетелей, нет очных ставок. Им зачем-то нужно выполнять эту формальность, мне важно не попасть в разряд «неисправившихся», иначе снова лагерь.