Канцлер Румянцев: Время и служение
Шрифт:
Барон Модест Корф, видный сановник в годы правления Николая I, в своем дневнике за 1843 год сообщает об инспекционной поездке из Петербурга в Москву главноуправляющего путями сообщения П.А. Клейнмихеля. «Клейнмихель, прибыв в Москву, представил Московское шоссе в распорядительном приказе своем в самом горестном положении… Оно потеряло свой профиль; щебеночная насыпь значительно утопилась, а местами совсем уничтожилась, так что осталось одно земляное полотно и пучины. На уцелевших местах много колей и выбоин, барьерные камни вспучились, при въездах на мосты толчки сильные, канавы не имеют стока для воды, откосы безобразны, много верстовых столбов и надолбов сгнило…» Но положение Московского шоссе, продолжает Корф: «…все еще ничего в сравнении с тем, которое устроено за Москвою до Тулы. От Серпухова до Тулы оно открыто только в прошлом ноябре, а между тем совершенно уже неудобно к проезду. На переезде от Москвы до Подольска всего 32 версты, minimum времени полагается теперь — 10 часов! Большая дорога совсем ставлена, и все ездят в объезд, а между тем крестьяне, через дачи которых проложен этот объезд, пользуются обстоятельствами, прорывают овраги и ямы и, кроме остановки, вымогают большие деньги, чтобы потом переволочить через них проезжающих. Бородинская игуменья Тучкова была тут опрокинута с экипажем и переломила себе руку.
Помимо отвратительного состояния дорог, у Александра имелось немало других поводов для огорчения. Первые полгода царствования не принесли ему ни радости, ни удовлетворения. Терпели крушение мечты и намерения, какие он вынашивал, будучи наследником. Обсуждение крестьянского вопроса, подходов к преобразованию государственного управления утопало в нескончаемых словопрениях. Государственное хозяйство, финансы находились в бедственном положении. Тяготило официальное окружение, от которого он не решался избавиться. Вызванные им из-за границы молодые друзья, как и его воспитатель и наставник Ф.С. Лагарп, пытались вдохновить начинающего самодержца, однако колебания и сомнения его не покидали.
Александр вез в Москву проект «Грамоты российскому народу». Этим документом ему хотелось заявить о себе как о самодержце новой формации. Он мечтал стать представителем «истинной монархии», для которой законы, охраняющие права граждан, являются высшей ценностью, однако не стал оглашать документ. Убоялся непредсказуемых последствий. При коронации Александр выглядел унылым и подавленным, церемония прошла без должного подъема. Было ли такое состояние вызвано приливом угрызений совести, поскольку предстояло принять на себя корону убитого по его вине отца? Или это были сомнения и колебания, так и не позволившие объявить то, что ему казалось нужным и важным? Скорее всего, это были душевные терзания человека, которого устрашил последний шаг к обладанию властью в таком государстве, как Россия.
Что представляла собой Российская империя в начале XIX столетия? Самая большая по территории (17,4 миллиона квадратных километров) страна во многом уступала ведущим государствам Европы с Британией во главе. Часть проблем проистекала из-за ее обширности, феодального уклада жизни, многонационального состава населения, низкого плодородия земли, бездорожья и, наконец, сурового климата. По мнению Мауно Койвисто, «в стремлении России к расширению своих границ объединились три фактора: получить в свое владение плодородные земли, распространить православную веру и объединить славян под эгидой России» {43} . В этом, по его мнению, состояла «русская идея». 37-миллионное население размещалось в основном в сельских районах центра и севера европейской части. Две столицы: Санкт-Петербург и Москва, каждая с населением около 250 тысяч человек, концентрировали в себе административную и духовную власть. И если Петербург в течение ста лет перенимал передовой опыт государств соседней с ним Европы, то Первопрестольная выступала носительницей консервативных, патриархально-церковных традиций. Характерно, что церемония «коронования на царствование», означавшая вступление на престол нового российского самодержца, как издревле повелось, происходила именно в Москве, в Успенском соборе Кремля.
Закрепощение крестьян в середине XVII века было предопределено условиями выживания неокрепшей российской государственности. На протяжении двух веков Руси на пределе сил приходилось противостоять на севере и западе угрозам со стороны Польши, Литвы, Швеции, на юге — татарам. Ситуация отягощалась дефицитом сил в аграрном хозяйстве и растущими военными потребностями. Возделывать малоплодородные земли и одновременно решать военные задачи Московии приходилось ценой тотальной эксплуатации сельского населения {44} .
В средневековом, крепостническом укладе жизни сохранялось много такого, что говорило о жестокой, азиатско-византийской природе российской государственности. Причины отсталости России коренились в архаичных способах и формах управления, в узаконенном рабстве — крепостном праве, в разделяющем общество сословном неравенстве. Крепостные крестьяне, составлявшие 9/10 населения, были собственностью 3—5 процентов русского поместного дворянства, насчитывающего 110 тысяч семей. Среди них выделялись древние влиятельные кланы: Воронцовы, Вяземские, Шереметевы, Шуваловы, Голицыны, Юсуповы, Гагарины… Невежество и нищета, дикие формы отправления наказаний в сочетании с произволом в экономической жизни, череда нескончаемых военных предприятий — все это усугубляло картину. Грамотность населения не превышала 5 процентов. На доступность образования влияли древние предрассудки и набожность «черни». Власть же одолевали страхи проникновения «крамолы», которую усматривали в книгах, как своих, так и заграничных. Многое из того, что требовало преобразования, реформ, откладывалось на неопределенное время. Нерешительность и непоследовательность — исторически наследуемые свойства стоявшей у кормила Российского государства элиты. На самом деле проблемы российского общества определялись бесправием наиболее многочисленной, бедной и отсталой части населения — крестьянства. Любое предложение властям о каком-либо изменении его положения пугало непредсказуемыми последствиями. Это состояние в простой и ясной формуле «удачно» выразил Е.Ф. Канкрин — министр финансов в правящем кабинете Николая I. В тех случаях, когда затрагивались вопросы, требующие от власти радикальных решений, он не уставал напоминать: «…недостатки старого известны, а нового скрыты». Произносимые на разных уровнях опасения и возражения сводились к обоснованию особенности русского пути и в силу этого неприменимости к России «общего аршина». Стабильность власти опиралась на страх, на акции устрашения, на репрессии. В ходу были торговые казни. Любой помещик имел право отдать своего крепостного в смирительный дом, в каторжные работы либо отправить в Сибирь и получить зачет как за рекрута, отданного в солдаты. Битье осужденных кнутом принародно, на площадях, сопровождалось вырыванием ноздрей и клеймением [9] . Эта позорная практика наказания за преступления против собственности практиковалась до середины XIX века. Мощное выступление крестьянских масс под предводительством Емельяна Пугачева (1773—1775), подавленное ценой невероятных усилий и жертв, оставило в общественном сознании глубокий след. Эхо тех событий надолго закрепилось в памяти всех сословий. Причины столь грозного народного бунта — бесчеловечного, жестокого и кровавого,
9
Как установил министр коммерции Румянцев, которому было поручено разгребать нескончаемую череду подобных дел, даже поверхностный взгляд на то, как разрешались имущественные преступления (воровство, грабеж, незаконный захват, присвоение и т. п.), обнаруживал масштабы фальсификаций, судебного беспредела, чинимого в пользу привилегированного сословия. Широкую огласку получило дело помещицы Загряжской, когда незаконно была осуждена и сослана в Сибирь группа крестьян. Отмена приговора тем не менее не позволяла справедливости восторжествовать. Осужденные подверглись «наложению клейм и рванию ноздрей». Дело Загряжской рассматривалось на Государственном совете, где Румянцев, апеллируя к императору, потребовал, чтобы «мучительные истязания, навсегда впечатываемые и искажающие наружность человека», были отменены. Потребовалось еще немало лет, покуда эта форма исполнения наказаний окончательно была упразднена (1847).
«В 3-й Адмиралтейской части, у Казанского мосту продается у содержательницы кофейного дому семья людей, т. е. молодых лет муж, который притом хороший сапожник, жена, умеющая готовить кушанье, шить и гладить, и двое детей за самую сходную цену…» {45}
«Продается кучер 20-ти лет, знающий как дорожную, так и городскую езду, поведения весьма хорошего и собою очень видной. Еще продаются критые с колясочным верхом сани, немецкое ружье и аглинская новая гитара. Все оное видеть и о цене узнать можно в Преображенском полку в Итальянской слободке во 2-м переулке Литейной части в доме под № 317…» {46}
«Продается мужик с женой и дочерью, годные на всякую черную работу, дочь же 13 лет. Может быть употреблена и в комнатах, коих видеть и о цене узнать можно во 2 Адмиралтейской части, подле каменного мосту, в доме г-жи д. с. Советника Волковой, который прежде назывался Худобашев, под №61, вошед в ворота со стороны Екатерининского канала, в нижнем этаже, на правой руке, в первые большие двери…» {47}
Безболезненный выход из феодального состояния не представлялся возможным, поскольку не меньшее беспокойство вызывало и положение дел в высшем, дворянско-помещичьем сословии. Степень образованности, состояние нравственности не вселяли надежд на возможность цивилизованного перехода российского общества на иной, более высокий уровень. Классики русской литературы Фонвизин, Грибоедов, Гоголь, Тургенев писали с натуры, создавая образы типичных представителей правящего сословия. Интерес к знаниям, к образованию в дворянской среде прививался вяло. «Приохотить дворян к учению и службе» давалось Петру I ценой крутых мер. Дворянских отпрысков-«нетчиков», не желавших служить, преследовали, подвергали наказаниям. С ними порой поступали, как с беглыми солдатами: секли кнутом, отправляли на каторгу. При этом самодержец придерживался того мнения, что «наши люди без принуждения не сделают». В ходе объявляемых смотров «недорослей от 10 до 30 лет» одним он предписывал поступать на учебу, другим в армию или флот, третьим в канцелярию… Неграмотным запрещалось жениться. Между тем нужных людей среди своих, кто был бы способен осуществлять масштабные планы, не имелось. Петр I взял за правило восполнять нехватку, приглашая нужных специалистов из-за границы. Иностранцы, направляясь в Россию «на ловлю счастья и чинов», порой оказывались востребованными настолько, что оседали здесь навсегда, обзаводились семьями, собственностью. Наиболее талантливые и удачливые из них достигали высокого положения в обществе. Русские самодержцы, пришедшие на смену Петру, унаследовали не только могучую империю, но и методы управления. Деспотизм, жестокость проявлялись не только по отношению к низшим сословиям. В тех же случаях, когда затрагивались достоинства царствующей особы, невзирая на прежние заслуги и высокий статус, применялись чудовищные по изощренности меры отмщения и наказания. Показательно в этом отношении позорно-кровавое «Лопухинское дело» 1743 года. Трагическими жертвами дворцовой интриги стали две женщины, две статс-дамы Н.Ф. Лопухина и А.Г. Бестужева-Рюмина. Жестокость царствующей государыни Елизаветы была вызвана еще и тем, что она терпеть не могла Лопухину за «превосходящую красоту и изящество по природному своему великолепию». Елизавета заменила смертную казнь «сечением кнутом, урезанием языка и ссылкой». Приговор при стечении народа был приведен в исполнение на Васильевском острове Санкт-Петербурга… Описание этой кровавой экзекуции и теперь невозможно читать без содрогания.
«Принялись за работу заплечные мастера. Лопухина поддалась обаянию ужаса: твердая до произнесения приговора, она не в силах была владеть собою, отваживаясь в то же время на напрасное сопротивление палачам. Один из них, сорвав с ее плеч платье, обнажил ее спину; другой — схватил Лопухину за руки, вскинул ее себе на плечи, и кнут засвистал в воздухе, исполосовывая тело несчастной кровавыми бороздами. Отчаянно билась истязуемая; вопли ее оглашали площадь, залитую народом… Полумертвую, обеспамятевшую от боли Лопухину палач спустил с плеч на помост, и над нею исполнили вторую часть приговора, бывшую, может быть, еще мучительнее первой. Сдавив ей горло, палач принудил несчастную высунуть язык: захватив его конец пальцами, он урезал его почти наполовину. Тогда захлебнувшуюся кровью Лопухину свели с эшафота. Палач, показывая народу отрезок языка, крикнул, шутки ради: “Не нужен ли кому язык? Дешево продам!!!”
Очередь была за Анной Гавриловной Бестужевой. Супруга замечательного дипломата, невестка министра, управлявшего как внешней, так и внутренней политикой всей России, уклончивая в своих показаниях на допросах, терпеливая в застенке, нашла способ и на эшафоте смягчить, по мере возможности, грозившую ей участь. В то время как палач снимал с нее верхнее платье, Бестужева, как рассказывают иноземцы, успела передать ему свой крест, золотой, осыпанный мелкими бриллиантами. Заплечный мастер понял, чего от него хотят. Со свойственным ему умением — легко опускать кнут при самом сильном размахе — он, сравнительно с Лопухиной, гораздо легче наказал Бестужеву» {48} .