Канцлер Румянцев: Время и служение
Шрифт:
По мере того как Наполеон поднимался к высотам славы и успеха, возрастала его нетерпимость ко всему происходящему вопреки его воле и власти. Обида, гнев, ожесточение, как известно, — главные враги на пути взвешенных решений. Вероятнее всего, это был шаг человека, охваченного гневом, обманутого, оскорбленного. Отказ в бракосочетании нанес Наполеону болезненный удар. Примириться с отступничеством Александра он не мог. «Ваши государи могут быть побиты хоть 20 раз и спокойно возвращаются в свои столицы. А я солдат, мне нужны честь и слава, я не могу показаться униженным перед своим народом…» {149}
При набиравшей силу воинственной риторике, в условиях концентрации войск у российской границы, Александр I, судя по всему, не очень верил в решимость Наполеона начать войну.
Известие о вторжении войск в пределы России застало самодержца в Вильно, где тот предавался прелестям светской жизни, балам, приемам. Наступление неприятеля стало причиной бегства, да так, что «едва успели упаковать императорскую
Сопоставляя шансы, трезвый политик Румянцев понимал, насколько рискованным был путь, на который становился российский самодержец. Александр сам был неспособен вести войну, да и государство не было готово к ней. Требовались незамедлительные меры, чтобы выйти из военных конфликтов на Востоке, которые на протяжении последних лет изнуряли Россию. Безусловными политико-дипломатическими удачами российской дипломатии в канун начала войны 1812 года стали нейтрализация Турции, вступление в антинаполеоновский союз Швеции и Испании. Выдающейся заслугой Кутузова стали тонко просчитанные военные операции и искусная дипломатия на турецком направлении. В мае 1811 года, буквально за месяц до французского вторжения, был заключен Бухарестский мир, означавший выход России из затянувшейся Русско-турецкой войны.
Король Швеции Бернадот принял предложение о союзе с Россией. Казалось бы, недавняя потеря Финляндии, безусловно, означала переход Швеции на сторону Наполеона. К тому же не кто иной, как Наполеон, дал согласие занять пустующий шведский трон бывшему офицеру революционных войск, на груди которого красовалась татуировка: «Смерть королям и тиранам». Утверждают, что причина тому — глубоко сидевшая в Бернадоте зависть к успехам своего удачливого товарища по офицерской школе. В последний момент к антинаполеоновской коалиции примкнула Испания. Переговоры канцлера, министра иностранных дел Румянцева с уполномоченным верховного правительства Испании доном Франциско де Зеабермудесом происходили в Великих Луках. Это был последний эпизод в служении Румянцева-дипломата [42] .
42
Тогда же, убедившись, насколько скудна духовная жизнь в российской провинции, граф Румянцев подарил Великим Лукам библиотеку, оплатив содержание ее смотрителя на многие годы вперед.
Принято считать, что война 1812 года поставила крест на политической карьере канцлера Румянцева. На самом деле он сам, как только почувствовал возню за своей спиной, решил отойти отдел. Политическое пространство, на котором приходилось действовать Румянцеву, все более и более сужалось. Доверие, установившееся в его отношениях с двумя самодержцами—с Наполеоном и Александром, разрушалось на глазах. Группу влияния в правящем аппарате российского императора возглавил уроженец Корсики граф Жозеф де Местр. Обуреваемый завистью к своему великому земляку, отверженный и преследуемый, не имея возможности себя применить, долгое время скитался он по Европе. Целью своей жизни он ставил борьбу с Наполеоном. В конце концов ему удалось предложить себя в Петербурге. Здесь его ввели в круг высших должностных лиц, ответственных за подготовку государственных решений.
По мнению историка С.М. Соловьева, ситуация, в которой оказался канцлер Румянцев, была предопределена всем ходом событий. «При такой страшной борьбе, при таком страшном столкновении народных интересов, какое представляет нам описываемая эпоха, нельзя надеяться, чтобы лицо, занимавшее такое место, какое занимал Румянцев, при таком сильном влиянии на ход событий, даже только предполагавшемся, могло быть пощажено противною партией. Поэтому неудивительно, что Румянцев, управлявший иностранными делами в печальное время после Тильзита, представлялся поклонником Наполеона, человеком, преданным и даже проданным французскому союзу. Принужденный известными обстоятельствами к заключению Тильзитского мира и союза, имея задачей посредством этого союза обеспечить заблаговременно два важнейших интереса России — Польский и Восточный, император Александр нашел в Румянцеве человека, который вполне сочувствовал этой задаче. С одной стороны, разделить то, что было сделано Наполеоном относительно Польши; с другой — приобрести важное, необходимое для России положение на Дунае завоеванием Молдавии и Валахии стало основною мыслью Румянцева, и ни от одного из министров французские послы не встречали таких настаиваний, таких резких выходок, как от Румянцева, когда дело доходило до этих двух дорогих для него предметов… С такою же цепкостью держался Румянцев до конца за Молдавию, за границу по Серету, если уже нельзя стало приобрести Валахию. Вследствие таких стремлений, очень скоро обнаружившихся, Румянцев навлек на себя страшную ненависть Меттерниха, главным образом за политику его по польским и турецким отношениям, вследствие которой Австрия могла быть обхвачена славянщиною и с севера, и с юга. Ненависть, разумеется, не разбирала средств, когда нужно было вредить ненавидимому человеку, и Румянцев в Вене явился министром, проданным Наполеону» {150} .
На
Это был выговор. Категорический тон наносил ущерб достоинству и чести Румянцева. Этим своим заявлением Александр указал Румянцеву место. Напомнил — он не более чем чиновник, обязанный выполнять его волю. Ожидать такое от человека, которого знал с колыбели? От государя, которому столько лет преданно служил?! Однако исполнители закулисной тактики кое в чем просчитались. Прежде всего в отношении Румянцева. Он не сразу, но разгадал смысл предпринимаемых маневров. Двойная игра, в которой ему отводилась некая сомнительная роль, Румянцева не устраивала. Решительно восстав, отказавшись ставить свои подписи на государственных документах, канцлер предпринял шаги, которых от него никто не ожидал. Министр принялся форсировать свою добровольную отставку. Такого прежде в высших эшелонах российской власти никто не мог припомнить. Румянцев был гордым, человеком чести. Настоящим аристократом, как говорил о нем Карамзин. Граф Ростопчин, желчный и изобретательный на колкости, знавший Румянцева с юных лет, писал о нем: «Румянцев был человек светский, с манерами вельможи. Политика его в отношении Наполеона сводилась к двум пунктам: 1) выиграть время; 2) избегать войны. Публика, постоянно пребывающая покорным слугою клеветы и послушным эхом глупости, глядела на него как на человека, преданного Наполеону и жертвовавшего ему интересами России; но для опровержения этой клеветы достаточно вспомнить имя, которое он носил, его привязанность к государю и гордость его души» {152} .
Федор Васильевич Ростопчин — одна из ярких политических фигур той эпохи. Во времена Екатерины II и Павла I и потом при Александре I его то приближали, то отдаляли от престола. С юных лет он знал многих и о многом мог судить. Ему вредили его острый язык, холеричный характер. Оттого положение Ростопчина при власти никогда не было прочным. Любимец Павла I, Ростопчин занимал высокое положение директора Почтового департамента, первоприсутствующего в Коллегии иностранных дел. Был назначен великим канцлером ордена Святого Иоанна Иерусалимского, членом Совета императора. Прилипчивое прозвище «гатчинский капрал», каким он отметил военные старания Аракчеева еще при цесаревиче Павле Петровиче, ему немало навредило. Поэтому после гибели Павла I не всё складывалось в судьбе Ростопчина так, как он этого хотел. Он подолгу оставался не у дел, путешествовал, занимался литературным трудом, сочинял общественные проекты, управлял хозяйством в собственных имениях. «Русский Сен-Симон», — так говорили о нем современники… Людей подобного склада, несмотря на их способности и стремление служить, как правило, числят в оппозиции. «Сердцем прям, умом упрям, на деле молодец», — говорил о себе Ростопчин. В канун драматических событий 1812 года он был назначен военным губернатором Москвы. Ростопчину принадлежит выдающаяся роль в мобилизации ополчения, в подготовке города к защите от врага, в эвакуации населения, по вывозу за пределы столицы государственных реликвий и ценностей. В силу прирожденного темперамента и буйства мысли Ростопчин оставил после себя немало таинственного и запутанного. Впоследствии его обвиняли в поджоге Москвы, указывая на отсутствие в городе средств пожаротушения… Их, как оказалось, перед вступлением в город французов вывезли. Сам же он утверждал, когда это требовали обстоятельства, что это он подготовил и санкционировал поджог Москвы. Потом он от этого всячески открещивался. Затем написал брошюру «Как я поджег Москву». Достоверно известно, что свое богатейшее имение под Москвой поджег он сам… Таким образом, Ростопчин личным примером организовал «огненную» борьбу с оккупантами. Как бы там ни было, но Ростопчин стал знаменем гражданского сопротивления в один из наиболее критических периодов истории Первопрестольной. Потом он, числясь членом Государственного совета, снова оказался не у дел.
Самая влиятельная фигура царствования — Аракчеев, наблюдая, с каким упорством Румянцев добивается своей отставки, пишет ему: «…как русский, сожалею, что Отечество теряет самого выдающегося своего сына, но если оное согласно собственному Вашего сиятельства пожеланию, то я буду утешаться тем, что Вы позволите мне, милостивый государь, везде и во всяком месте и во всякое время быть у Вас, почитать Вас и любить душевно» {153} .