Кандагарский излом

Витич Райдо

«Постельку постелите», — смекнула я и напряглась: «хорошее» начало службы.

— Вы всех так встречаете?

— Конечно, — клятвенно приложив ладонь к груди, заверил прапорщик. — А вы в особом разъяснении нуждаетесь, руке наставника. Молоденькие вон какие, тяжело придется. То солдатня лезет… А что им, нажрутся и давай куролесить!.. Вам неприятности и нам. Другое дело, когда при хорошем человеке — устроенные, защищенные, сытые. Ну, правильно же я говорю, да? Понимаете, сестренки? — Он приобнял Вику за плечи. Та отстранилась, испуганно вытаращив глаза.

— Неправильно, — тихо бросила я, мысленно готовясь к отповеди на более высоком уровне.

— А вы разве не за женихами?

— Женихов нам дома хватало. Мы долг свой…

— У-у-у,

ясно, недотроги, — кивнул мужчина, потеряв к нам интерес и забежав в кабинет, высунул палец из-за двери. — Ждите здесь, позову.

— Ты что-нибудь поняла? — шепотом спросила меня Викуся.

— Нет, но заподозрила.

— Будем проситься вместе, куда угодно, но вместе.

Я согласно кивнула и поежилась, представив себя одной в окружении солдат и таких офицеров, как встретивший нас прапорщик. Воображение рисовало черные картинки и пугало.

Дверь приоткрылась:

— Заходите!

Мы зашли, отдали документы дородному полковнику и замерли. Нас смерили уже знакомым оценивающим взглядом:

— Интернационалистки, значит, вольнонаемные? И куда вас мне определить? Что умеете?

— Мы быстро учимся, товарищ полковник, и готовы хоть куда, только вместе, — выпалила Вика.

— И ближе к зоне боевых действий, — добавила я, пытаясь выглядеть строгой, бывалой женщиной. Полковник усмехнулся:

— Эк вас воевать разбирает! Так у нас весь Афган — зона боевых действий, девоньки! Вы, небось, думали к мамане на щи прилетели? Ан, нет! Здесь мужики воюют, это их дело, а ваше… Замужем-то были?

— Нет.

— Дружили?

— А какое это имеет значение?..

— Та-ак! Зубы мне не заговариваем, спрашиваю — отвечаем! Повторяю вопрос: есть ли женихи на гражданке?

— Есть, — заверили хором, соврав не думая.

— Ну, и чего ж они вас сюда отпустили? — не поверил полковник. — Служили женихи-то?

— Да…

— Нет…

— Ах, врушки какие! — хохотнул полковник, раскусив нас. — Ну чего, поговорим откровенно? — хлопнул документы на стол и сложил руки на животе, задумчиво оглядывая нас. — Есть два варианта. Первый: остаетесь у нас, при штабе Кабульского гарнизона. Что это вам дает? Ну, девоньки, — развел руками. — Все, что ваша душенька пожелает. Кренделей небесных, конечно, не обещаю. Но за ум, любовь да ласку кататься будете, как сыр в масле. У меня здесь начальства, вот, — рубанул ладонью у горла. — Первый закон солдата что гласит?! А? Не слышу. Возлюби начальство свое! Вот, значится, как. Женихи здесь бравые, да ненадежные. Поженихаются, да и грузом-200 в Союз. Вам мертвый муж нужен? Не-ет! Правильно. А начальство, тоже холостое, погибает реже и, если с умом дружить, вышестоящими будете…

— Извините, товарищ полковник, — решилась прервать его я. — Первый вариант мы поняли, но он нам не подходит. Спасибо за участие и наставление, но можно огласить второй вариант?

— Ты у нас кто?! — недобро нахмурил брови мужчина.

— А-а…

— А, не а! Вольнонаемная служащая, предписанная для прохождения службы по исполнению интернационального долга в республике Афганистан к сороковой армии! И должна вести себя не как девица на гулянке, а как служащая! По уставу! Вот сошлю в Баглан, там быстро таких, как вы… Три дня назад сорок человек духи вырезали. Пришли ночью и ножами, как свиней на щи… всех, — осел полковник, запыхтел, расстегнул ворот кителя.

Не знаю, как Вика, я ничего не поняла, кроме одного — нас решили припугнуть и «построить», еще не ознакомив с уставом, обстановкой, субординацией. Заранее. И надо отметить — удалось. Особенно последнее замечание о свиньях и щах. Что ж, ориентироваться приходится самой и быстро — вот это я поняла. Система: из пламени да в воду, из воды да в пламя была мне ясна.

— Субординацию соблюдать надо! — опять рявкнул полковник. — Я вам тут не сват, не жених! Всё! — подтолкнул документы, обращаясь к застывшему у окна прапорщику. — Оформляй

их к Свиридову в бригаду. Одну секретаршей, эту, говорливую, — ткнул в меня пальцем. — А вторую на медпункт, санитаркой. У них как раз после обстрела секретаршу и медичек грузом-200 в Союз отправили. Вот пускай на место погибших встают и… Зона боевых действий, мать ети. Будет вам зона! Небось, нахлебаетесь в этой зоне и поймете, что Говорков добра вам хотел… Ну, а если передумаете, тяжело станет, человек я не злопамятный, и очень даже в положение молодых, ранимых девушек войду и помочь смогу. Чего не бывает меж своими?.. Пристрою. Думайте, девоньки. Умницы вы мои, интернационалисточки…

Последнее вышло не уничижительно, а унижающе. Неприязненно. Я поняла, что оных здесь не любят, но почему, узнать пока не могла. Ничего, время покажет.

Я поняла обратное буквально через пять минут.

Пока нам оформляли предписные листы, мы с Викой вышли на улицу, чтоб спокойно поговорить, обсудить услышанное и увиденное, поделиться страхами, опасениями и впечатлениями. И тут же к нам начали подтягиваться мужчины. Одни садились в тенек и, изображая утомленных солнцем и жарким воздухом бывалых воинов, закуривали, косясь на нас, другие предпочитали сесть ближе, познакомиться, а кто-то и подержать за руку норовил. Нам принесли минералки, угостили леденцами, наперебой спрашивали, откуда мы. Стоило сказать, как половина новых знакомцев оказывались земляками, хоть потом и выяснялось, что общее место жительства у нас одно — Союз. Вика и робела, и краснела, и гордо вскидывала подбородок, млея от мужского внимания, я же выпытывала о службе, о бригаде Свиридова, о душманах, боях, нравах — жизни на войне.

Мужчины охотно отвечали, травили байки, перемежая остроты с пошлыми шутками и рассказами о боях и потерях, начальстве, обеспечении. Вика заинтересовалась афошками и местными дуканами. Ее, обняв за плечи, начал просвещать темноволосый старлей. Я же слушала мальчика, что представился Виктором, который со слов очевидцев слышал, что произошло несколько дней назад в бригаде Свиридова. Мне было и странно, и страшно слушать историю о кровавой резне на заставе, вблизи батальона, о ночном нападении на колонну у самого его расположения. Заставу вырезали под корень, батальон при оказании помощи товарищам понес значительные потери личным составом и техникой. В тот момент я не поняла главного, что пытался втолковать мне парень, — мы попали на войну. Здесь нет спокойных мест, как нет покоя вообще. Никто не знает, будет ли жив не то что через сутки — через час, минуту. Что война не правое дело, а лютое. Она как ненасытный зверь рыщет по всему Афгану и пожирает всех, кто подвернется, не деля на правых и неправых. Начальство, подчиненных, мужчин, женщин. И мне было настолько жаль погибших мальчиков, их матерей, невест и жен, что я чуть не заплакала.

— Здесь часто душманы лютуют, — на свой манер попытался успокоить меня Виктор.

— Напугал барышню. Нашел, о чем с девушкой разговаривать! — презрительно сплюнул блондинистый десантник с такими же выцветшими глазами, как и его хэбэшка.

— Я не боюсь, — покачала я головой, утирая украдкой слезу. — Мне жалко… столько потерь…

— О-о! Налетели, орлы! — проскрипел появившийся прапорщик и, всучив нам документы, махнул в сторону аэродрома. — Садитесь на борт до Кандагара, там на вертушку до бригады Свиридова. Выполняйте!

И смылся. Мы растерянно переглянулись с Викой: а где, как, что?

— Не расстраивайтесь, сестренки! — прогудело сразу несколько человек. — Сейчас устроим все в лучшем виде!

— Меня назначили сопровождающим, — буркнул хмурый парень, который протолкался сквозь толпу. — Сержант Малышев. Сергей.

Наши сумки подхватили и всей толпой сопроводили на борт до Кандагара. Военнослужащие любезно потеснились, пропуская нас в салон, словно перехватили эстафету у тех удальцов, что остались на аэродроме.