Кандалы для лиходея
Шрифт:
– Она сказала, что никогда не видела Попова… – ответил Воловцов и посмотрел на Павла Ильича.
– Ну как же! Живет с Козицким, Попов приезжал именно к нему, а она его не видела? – усмехнулся Уфимцев. – Быть такого не может!
– Вы меня не дослушали, Павел Ильич, – медленно произнес судебный следователь. – Она сказала, что никогда не видела Попова «живьем».
– Вот как! – откинулся на спинку стула Уфимцев. – Оговорилась. Сейчас, небось, локти себе кусает…
– Не думаю, что такая женщина будет когда-нибудь «кусать себе локти». Выдержка у нее, я вам скажу, – любой мужчина позавидует! Но я не об этом… Вы понимаете, Павел Ильич, что значит эта ее оговорка? – спросил Иван Федорович.
– Конечно, – усмехнулся уездный исправник. – Это значит, что она видела Попова мертвым.
– Именно
– Ну, в этом нет ничего удивительного, – Уфимцев принял прежнее положение. – Здесь, в малой гостиной, все замыто. А кто мыл? Кто убирался, вычищая кровь? Господин управляющий Козицкий? Вряд ли. Не мужское это занятие: полы мыть да пыль протирать. Может, уборку производила нанятая на селе баба? Так Самсон Николаевич не такой дурак, чтобы привлекать к этому делу постороннего человека, который может все выболтать. Стало быть, уборкой занималась она, Настасья эта! Более того, она скорее всего помогала своему полюбовнику вытаскивать труп Попова из барского дома и прятать его. Одному с трупом не справиться. Не звать же опять-таки деревенских мужиков на подмогу…
– Что ж, я с вами полностью согласен, – подытожил то ли совещание, то ли дружескую беседу судебный следователь Воловцов. – Эту вашу версию, Павел Ильич, мы с вами и примем за основную. Остается лишь…
– Найти труп Попова, – закончил за Ивана Федоровича Уфимцев. И добавил: – Далеко они его утащить не могли. Закопали где-то здесь, неподалеку. А что у нас расположено недалеко от особняка?
Они встали и подошли к окну. Сумерки еще не легли на землю, и можно было увидеть господский двор с сараем и начинающийся за ним яблонево-вишневый сад.
– Они закопали труп в саду? – скорее подумал вслух, нежели произнес для собеседника Воловцов.
– Возможно, – согласился Уфимцев. – Или спрятали вон в том сарае, – повел Павел Ильич подбородком в сторону довольно ветхого деревянного строения, кажется, закрытого на большой висячий замок. Завтра мы этим и займемся. Не возражаете? – вопросительно посмотрел на судебного следователя уездный исправник.
– Ничуть, – ответил Воловцов.
Глава 12
Третья декада июня 1896 года
В эту ночь Настя спала плохо. Да что там плохо: почитай, и вовсе не спала вплоть до самого утра. Козицкий же пришел под вечер пьяный. Наверное, все время провел в питейном заведении, а иными словами, в кабаке, благо Павловское – село большое, и все, что людям надобно, в нем имеется: церковь, приходская школа, базар, магазин и, конечно же, кабак. Куда ж без кабака русскому человеку? Как тогда прогнать накатившую тоску-печаль? Разве что на луну выть, как волкам-одиночкам, нагоняя уныние и безнадежность. А в уныние при нынешних обстоятельствах впадать никак не пристало. От него соображается плохо и слабость в теле одолевает. В таком состоянии им теперь пребывать нельзя: вон сколько их, полициантов, понаехало, и с ними следователь судебный. Серьезный мужик этот Воловцов, цепкий. Этому ежели палец в рот положить, вмиг откусит. Да что там палец? Всю ладонь! Ухо с ним следует держать востро… А этот, похоже, в уныние все же впал, поэтому и напился. Как пришел – слова не сказал: упал на кровать и уснул. Когда раздевала его, спящего уже, буркнул что-то спросонок, а что – не разобрала: то ли битюг, то ли каюк какой-то. А вот ей не спится, матушка вспомнилась скрюченная. И бабка с ее круглыми глазами и шепотом, что, дескать, непростая ты, внученька, и жизнь твоя будет ох какой не простой…
С этой-то бабки, некогда красавицы Дуняши, и началась история Анастасии Чубаровой…
В одна тысяча восемьсот пятьдесят третьем году тогдашний владелец имения Павловское граф Михаил Михайлович Виельгорский отмечал присвоение ему чина статского советника. Поскольку в тот год стояло необыкновенно жаркое лето, то, совершив все благодарственные визиты московским вельможам, поспособствовавшим получению знатного чина, граф уехал в Павловское, куда созвал гостей – друзей-приятелей
Стол в большой гостиной, уставленный яствами и питием, был просто сказочен и являл собою предмет, а лучше сказать, образный вид, достойный кисти настоящего художника или пера известного сочинителя.
Двенадцать перемен блюд! Не считая закусок, холодных и горячих, жульенов, пастетов, фруктов и десерту. Наименований напитков было более трех десятков. Не все свадьбы бывают такими, как этот званый обед, каковой устроил граф Виельгорский своим гостям.
Прислуживали гостям кроме лакеев крестьянские девушки в образе нимф, одна другой краше. Их специально выбирал из своих крепостных Михаил Михайлович. А чтобы гостям было приятственно лицезреть этих нимф, он специально выписал из Москвы известного цирюльника, и тот сделал им римские прически, то есть высокие, сложные, с локонами в несколько ярусов и тонкими косичками вдоль шеи. И одел их граф подобающим образом: в прозрачные газовые туники со множеством ниспадающих к подолу складок, украшенные перьями. Когда девушка стояла, о том, что у нее под одеждой, можно было только догадываться и строить всяческие фантазии, но вот когда она шла… Словом, на выряженных нимфами девушек любо-дорого было посмотреть. Вот гости и смотрели. Кто – с восхищением, кто с интересом и любопытством, а кто и с известным желанием, которое находит на мужчин, когда они видят прекрасных полураздетых и прехорошеньких особ, да еще и пребывает подшофе.
Михаил Михайлович был не из той породы гостеприимных и не отягощенных глубокой моралью помещиков, которые, имея гарем из крепостных девушек, дарили их на ночь своим дорогим гостям. Не имел граф Виельгорский и собственно гарема, наличием какового грешил кое-кто из его соседей. Однако беседу в нужном направлении с девицами Михаил Михайлович все же провел. Им надлежало иметь на лице улыбку, быть любезными с его гостями и не отказывать ни в каких просьбах. Иначе могло не поздоровиться и им самим, и их семьям.
Михаил Михайлович не угрожал и не ставил девушкам условий. Просто все на селе знали про случай с семьей Полыхаевых. Год назад, в один из приездов к графу одного его дальнего родственника, отставного генерала, девка графа Глафира Полыхаева отказалась его обслуживать, сославшись на то, что этот дальний родственник графа к ней пристает «и все время норовит то за грудь ущипнуть, то за зад». Михаил Михайлович попросил ее не обращать на это внимания, дескать, «от тебя не убудет, ежели тебя малость пощиплют», и обещал возместить ей, как он выразился, «понесенный моральный ущерб» двадцатью рублями ассигнациями. Глафира согласилась: двадцать рублей, деньги были немалые, и семье ее, где, как говорится, семеро по лавкам, да отец-инвалид, да бабушка слепенькая, что с печи второй год не слезает, ох, как бы сгодились! Она стерпела от родственника графа, когда тот, изловчившись, сильно сжал пальцами ее сосок и мелко-мелко засмеялся. Ничего не сказала и не посмотрела даже в его сторону, когда графский родственничек, коему стукнуло уже годов семьдесят с лихвою, очень больно ущипнул ее за ляжку. Но когда разошедшийся старикан цепко и больно ухватил ее за женское интимное место да еще что было силы сжал – не удержалась и выплеснула в его осклабленную в плотоядной улыбке стариковскую рожу остатки его же недопитого чая.
Старикан вознегодовал и стал нудно жаловаться графу. Тот вспылил, цепко взял девку за локоть и вывел из гостиной.
– Ты что это себе позволяешь? – прошипел он ей в лицо. – Кто есть он, и кто есть ты?
– А они что себе позволяют? – ответила Глафира и ударилась в плач. – Терпения ж нет никакого боле.
– Его превосходительство, может, и не прав был и вел себя весьма неподобающим образом, – объявил ей Михаил Михайлович. – Но не тебе, девка, его, человека заслуженного и многими орденами за долгую государеву службу награжденного, судить. Да и на данный момент это уже ничего не значит, поскольку я тебя просил – просил, понимаешь? – немного потерпеть. А ты ослушалась. Своего барина ослушалась! Таких выходок со стороны черни я никогда не терпел и впредь терпеть не намерен. Ступай. Завтра поутру чтоб ты со всеми своими родственниками была у меня…