Каникулы Рейчел
Шрифт:
Первой моей эмоцией была радость. Люк послал мне факс! Он держит со мной связь, значит, он все еще любит меня, значит, он передумал…
– Могу я взглянуть? – я потянулась к листку.
– Пока нет.
– Но это – мне! Отдайте мне письмо.
– Это письмо – не вам, а Джозефине, вашему психологу.
– Что за бред вы несете? – взорвалась я. – С какой это стати Люку писать Джозефине?
– Это ответ мистера Костелло на запрос, который мы послали в пятницу.
– Какой еще запрос? – Сердце у меня гулко забилось.
– О
– О моем пристрастии к наркотикам? Вы его об этом спрашивали? Да?
– Рейчел, прошу вас, сядьте, – ровным голосом сказал доктор Биллингс.
– Да он сам ест наркотики килограммами! – заорала я, совершенно не смущаясь тем, что это неправда.
– Но разница между вами в том, что мистер Костелло не находится на излечении от наркомании в нашем центре, – доктор выждал несколько секунд, – а вы – находитесь.
– Но я в вашем долбанном центре по ошибке! – в отчаянии крикнула я. – Это все проклятая ошибка!
– Скорее всего, это не ошибка, – сказал Биллингс. – Вам не приходило в голову, что вы чуть не умерли от передозировки? Вы уже умирали.
– Ни черта я не умирала! – огрызнулась я.
– Умирали.
Неужели и правда умирала?
– Это… не… нормально, – раздельно и внушительно произнес он, – когда человек оказывается в больнице, где ему промывают желудок, потому что он проглотил опасную для жизни дозу наркотиков.
– Это был несчастный случай! – выпалила я. Бывают же такие зануды!
– Разве этот «несчастный случай» не говорит о вашем образе жизни? Об отсутствии самоуважения? Почему вы оказались в такой ситуации? А ведь вы сами сделали это, Рейчел, вас никто не заставлял.
Я вздохнула. Судя по всему, спорить с ним бесполезно.
– И ответ мистера Костелло только подтверждает то, что мы и так знали. У вас хроническая наркомания.
– Только, пожалуйста, не томите! Что там написано?
– Там написано, что вы часто принимали кокаин перед тем, как идти на работу. Это правда?
24
– Люк – не очень-то приятный человек, – говорила я. – К тому же недалекий и ненадежный. И, я бы даже сказала, злой.
Дело было на следующий день после пережитой двойной трагедии: отсутствие тренажерного зала плюс отклик Люка на запрос. Я рассказывала все это пациентам в столовой, и они ловили каждое мое слово. Мне было горько и в то же время радостно заполучить трибуну, с которой можно обрушиться на Люка.
Я, в общем-то, не считала, что Люк – злодей в полном смысле этого слова. Впрочем, какое это имело значение? Ведь никто из этих людей никогда его не увидит. Разумеется, Люк никогда не крал денег из копилки своей шестилетней племянницы. Он не взял ни пенни из тех денег, что она копила на щенка. Да и племянницы никакой у Люка не было. И племянника тоже. Но кому какое дело!
Пожалуй, я зашла слишком далеко, сказав, что Люк украл скрипку у слепого. Ребята встретили это сообщение недоверчиво и обменялись
– Он украл скрипку у слепого? – спросил Майк. – Ты не ошиблась? А в газетах писали, что того парня зовут… Да как бишь его?
– Mэтт Тэлбот, – подсказал кто-то.
– Точно, – подтвердил Майк, – Mэтт Тэлбот. Он спер скрипку слепого, чтобы продать ее и напиться, хотя и без того был мертвецки пьян.
– Да-да, конечно, – я пошла на попятную, – я имела в виду, что Люк обокрал «Скрипку слепого» – бар на Шестой улице, где он тогда работал.
– А-а! – выдохнули они. – Значит, бар!
Я провела день в обществе Селин, в уютной сестринской. Но, несмотря на приятную обстановку, материнскую заботу Селин и гору шоколадного печенья, я была близка к истерике. Меня мучили размышления о том, что еще написал Люк в своем отзыве. Он слишком много знал обо мне.
– Вы читали его ответы? – с колотящимся сердцем спросила я Селин.
– Нет, – улыбнулась она.
Я не знала, верить ей или нет.
– Если читали, пожалуйста, ну, пожалуйста, скажите мне, что там! – умоляла я. – Это важно! Это вопрос жизни!
– Я не читала, – мягко отвечала она.
Она не понимает, в немом отчаянии подумала я. Она не понимает, как это для меня важно.
– А что обычно пишут в таких отзывах? – спросила я с дрожью в голосе. – Что-нибудь ужасное?
– Иногда. Если наш пациент делал что-нибудь ужасное.
Меня даже затошнило от отчаяния.
– Успокойтесь, – сказала она. – Все не так уж плохо. Разве вы кого-нибудь убили?
– Нет! – возмущенно фыркнула я.
– Ну, вот видите! – улыбнулась она.
– Когда мне дадут прочесть? – спросила я.
– Это Джозефине решать. Если она сочтет, что это поможет вашему выздоровлению, она может прочитать отзыв группе и…
– Прочитать группе? – завизжала я. – Вслух? Всем?
– Если бы вы были одна, это уже не называлось бы группой, правда? – резонно сказала Селин, одарив меня одной из своих теплых улыбок.
Мой гнев закипел и хлынул через край. Я не позволю подвергать себя этим грязным разбирательствам! Но тут я вспомнила слова Биллингса о том, что ворота заперты. Это была чистая правда. Когда мы приехали, папа позвонил, назвал себя, и только тогда нас пропустили. И забор тут высокий. Слишком высокий, чтобы такая неуклюжая толстуха, как я, могла перебраться через него.
И что же со мной теперь будет? Должно быть,4 примерно так же чувствовали себя Джон Маккарти и Брайен Кинан, прикованные к радиатору в далеко не фешенебельном районе Бейрута.
– Все не так плохо, – сказала Селин, как будто сама в это верила. Она изобразила бодрую улыбку, которая отнюдь не приободрила меня.
– Что вы говорите! – почти закричала я. – Да со мной в жизни ничего хуже не случалось!
– Выходит, вы очень удачливы, раз у вас была такая беззаботная жизнь, – сказала Селин.