Каннибализм в греческих мифах. Опыт по истории развития нравственности
Шрифт:
1) Мужчина и две женщины (жена его и чужая); двойное детоубийство, причём представляются три возможности: или обе матери убивают каждая по ребёнку, или одна из них убивает одного своего и одного чужого ребёнка, или, наконец, одна из них убивает двух сыновей принадлежавших ей же самой.
2) Мужчина в сожительстве с двумя сёстрами; убийство одного ребёнка собственной матерью; съедение ребёнка мужчиной; преследование одной женщины мужчиной с топором.
Из этого затруднения выводит нас одно обстоятельство, кажущееся на первый взгляд очень неважным. Мы видели, что у Аполлодора и у Антонина Либерала упоминается топор. Рассказ о нём успел в этих двух вариантах принять столь различный вид, что является необходимость признать, что уже в очень древние времена этот топор играл, должно быть, замечательную роль в первоначальном сказании. Это даёт нам возможность привести для сравнения ещё одно сказание,
Плутарх, рассказав, как три сестры растерзали и съели ребёнка, принадлежавшего одной из них, и как их мужья были огорчены этим поступком, продолжает о женщинах, произошедших будто из рода этих каннибалок: «Ежегодно, во время празднества Агрионий, они должны бежать и преследуются жрецом Диониса с мечом в руках. Жрец имеет право убить, если которую из них поймает, что и сделал в нашем веке жрец Зоил. За это он, однако, поплатился» и т. д. [756] Значит, и в сказании говорилось, должно быть, о преследовании женщин мужчиной с мечом в руках. Иначе не существовало бы ровно никакой связи между сказанием о каннибалках, дочерях Миния, и той ролью, которую играли их потомки в празднестве Агрионий. Теперь к двум вышеприведённым формам сказания мы можем прибавить ещё следующую.
3) Мужчина (без сомнения, один) в сожительстве с тремя сёстрами; убийство и растерзание одного ребёнка собственной матерью; съедение ребёнка тремя сёстрами; преследование сестёр мужчиной с топором (с мечом).
№ 2 и № 3 суть, очевидно, варианты одного и того же сказания. Тогда становится вероятным, что и № 1, занимающий по своему содержанию середину между ними, принадлежит к числу вариантов того же самого сказания. Теперь из этих трёх вариантов мы легко можем, с помощью тех приёмов, которые мы уже не раз прилагали в подобных случаях, восстановить следующую основную форму.
Мужчина и три сестры, на которых он женат, пожирают своих детей. Потом мужчина пожирает (или хочет пожрать) и одну из своих жён. Прочие (или все вместе) спасаются бегством.
Из этой формы все приведённые варианты вытекают с такой легкостью, и все изменения в них являются произошедшими столь естественным образом, что я считаю лишним останавливаться на этом. В оправдание моего вывода укажу только, что между германскими сказками и сказаниями встречаются рассказы о «разбойнике», который «зарезывает» одну из двух сестёр и живёт с другой как с женой, умерщвляя рождённых от неё детей. [757]
Прежде чем перейдём к следующему сказанию, позволю себе обратить мимоходом внимание читателя на одну очень грубую черту, сохранившуюся в рассмотренном сказании у Антонина Либерала. Когда Политехн узнал о поступке своих жён, он погнался за ними до самого дома отца их, Пандарея; тут слуги этого последнего связывают его, намазывают ему тело мёдом и бросают его в поле, на съедение мухам. Аидона, пожалевши его, отгоняет мух от его тела, но отец её и брат, увидавши это, чуть не убивают её. [758] Мы бы не поверили, что в Греции существовало когда-либо столь варварское наказание, если бы оно не подтверждалось отрывком из Элиана, сохранившимся у Свиды. Тут мы читаем, что в критском городе Ликте был однажды издан закон, в котором было сказано между прочим: «Если же кто-либо из них (т. е. эпикурейцев) осмелится прийти сюда, презирая закон (воспрещающий это), то да будет он привязан к бревну у судилища на двадцать дней, нагой, обливаемый мёдом и молоком, чтобы служить пищею пчёлам и мухам, и да съедят они его в сказанное время. Если же после этого времени он останется ещё жив, то да будет брошен со скалы, одетым в женскую одежду». [759]
Арпалика (Пресвон).
Чтобы не останавливаться долго на этом сказании, я приведу прежде найденную мной основную форму его и передам затем дошедшие до нас сказания об Арпалике, которые я считаю простыми видоизменениями его.
Отец пожирает ребёнка, прижитого им со своей собственной дочерью; затем он пожирает и самую дочь.
В схолиях к Илиаде, при случае объяснения упоминаемой Гомером птицы Халкиды (род ястреба?), говорится между прочим: «Некоторые утверждают, что она (Халкида) есть Арпалика (т. е. произошла вследствие превращения последней в птицу), которая, будучи изнасилована Периклименом, сварила сына, Пресвона, и поднесла ему; или же (утверждают), что она совокупилась с Зевсом, и что в птицу она была превращена Герой». [760] Имя Периклимена, «Многославный» совпадает по значению с Полифемом, в котором следует, кажется, видеть одно из древнейших названий Зевса. Поэтому не лишено значения, что сказание упоминало, как мы видим, о сношениях Арпалики с Зевсом. Что Периклимен есть не кто иной как сам Зевс, это явствует из сказания о борьбе Геракла
Из сообщений Евстафия мы знаем, что Арпалика родила Пресвона от родного отца. [762]
У Парфения Арпалика является дочерью Климена и Эпикасты. Климен влюбляется в свою дочь и совокупляется с ней под чужим видом, так что Арпалика не знает, что имеет сношения с родным отцом. Потом он выдаёт её замуж за Аластора, но вслед за тем похищает её обратно и живёт с ней, уже не скрываясь больше. Обиженная этим Арпалика закалывает своего младшего брата и угощает отца мясом его на пиршестве во время какого– то празднества, в котором участвовал весь народ. [763] Климен является царём аргийским, сыном Телея. У Гигина, в перечне отцов, «которые убили своих дочерей», мы читаем: «Климен, сын Инея (Схинея?), – Арпалику за то, что она подала на стол его собственного сына». [764] В ином перечне тех, «которые съели своих сыновей», упоминается о Климене, сыне Схинея, что он съел сына, которого ему родила дочь его Арпалика. [765] Относительно содержания сказания об Арпалике, прошу сравнить с ним сказание о поглощении Зевсом Митиды прежде, чем она успела родить ему сына, а также сказание о Загрее и Пенфее. Я сам не успел ещё достаточно уяснить себе связь и зависимость этих сказаний друг от друга. Во всяком же случае, мне кажется несомненным, что убийство Арпалики своим собственным отцом не может считаться только позднейшей вставкой. Это заставляет меня сравнивать её с Ино, женой Афаманта, откуда вытекает, что Арпалика была не только убита, но и сварена и съедена так же точно, как и её сын.
§ 31. Тантал и его потомство
Мы смотрели на первоначальную форму сказания, послужившую для выражения какой бы то ни было позднейшей идеи как на нечто самостоятельное, не лишённое своего содержания. Этим содержанием являются бытовые стороны народа. Мы исходили из предположения, что не только старинные выражения и обороты, но и целые рассказы продолжают существовать, несмотря на то, что мало-помалу лишались иногда своего прежнего значения в глазах народа.
Не обращая, следовательно, особенного внимания на частное приложение отдельных мифов, мы, конечно, не можем приписывать большого значения тем мифическим именам, с которыми связано известное предание. Эти имена имеют для нас только второстепенное значение. Одна и та же основная форма предания может быть приложена к различным именам, может быть локализована в различных местностях, и может служить для выражения очень различных идей. Тем не менее имена не вполне лишены для нас значения. В то время как, с одной стороны, очень даже сходные на вид предания могут вытекать из различных основных форм, мы находим, с другой стороны, вероятным, что иногда очень различные на вид сказания вытекают на самом деле из одного и того же источника, если только они связаны с теми же именами. Имена служат, таким образом, более верным указанием на сродство преданий, чем внутреннее сходство содержания. Вследствие отсутствия этого указания мы были принуждены отказываться иногда от сравнений, кажущихся на вид очень основательными. Напротив, другие сказания, как, напр., сказания о Медее, будучи внешним образом соединены в одно целое, и при том представляя, конечно, внутреннюю вероятность сродства, могли быть сравниваемы между собой с большей смелостью, и это сравнение давало, как мне кажется, удовлетворительный результат. Подобным комплексом сродных мифов являются, как увидим, и сказания о Тантале и Танталидах.
Как Зевс является то съеденным своим отцом, Кроном, то съедающим своего сына, Загрея; как Геракл является то растерзанным, то растерзывающим; как Ахилл изображался некогда связанным с человеческими жертвоприношениями то как действующее, то как страдающее лицо; так же точно и имя Тантала связано двояким, противоположным образом с воспоминаниями о каннибализме. Тантал является то съедающим своего сына, Пелопа, то сам съедается своим отцом, Фиестом (который, впрочем, в дошедших до нас сказаниях является сам внуком этого Тантала).
Вообще, самые дикие воспоминания связаны теснейшим образом с целым родом Тантала: Тантал угощает богов мясом своего сына, Пелопа; Пелоп убивает своего сына, Хрисиппа [766] ; по иным сказаниям, Хрисиппа кидают его братья, Атрей и Фиест, в колодец (т. е. в котёл) [767] ; Атрей, сын Пелопа, убивает, конечно, не нарочно, своего сына, Плисфена; Фиест, другой сын Пелопа, съедает своего сына Тантала (и Плисфена); Эгисф, сын Фиеста, убивает своего дядю, Атрия, во время жертвоприношения, а также умерщвляет, по всему вероятию, и своего отца, Фиеста, в темнице, в городе Микенах; Ипподамия, жена Пелопа, умерщвляет своих женихов и выставляет их головы, как настоящая каннибалка, над дверью своего дома, и т. п.