Кант и кантовская философия в сочинениях Марка Алданова

Круглов Алексей Николаевич

Хотя Кант отрицает право на революцию, в его сочинениях можно все же отыскать некоторые аргументы, которые при определенных обстоятельствах говорили бы в пользу революции [126] : не существует права на самопорабощение, поругание собственной свободы превращает человека в животное. При благоприятной ситуации (природная катастрофа, война и т.д.) политические отношения можно и изменить [127] . В «Метафизике нравов» Кант утверждает следующую обязанность: «Не будь лишь средством для других, будь для них также и целью» [128] . А в «Споре факультетов» говорится: «...для всемогущества природы или, скорее, для недоступной нам высшей причины человек есть всего лишь мелочь. Но то, что властители одного с ним рода считают его таковой и обращаются с ним как с животным или просто как с орудием своих целей, натравливают в своих распрях людей друг на друга, чтобы их убивать, — это уже не мелочь, а прямое извращение конечной цели самого творения» [129] . После так или иначе начавшейся революции подобные тезисы могли бы служить в качестве ее определенного оправдания, особенно в ситуации, когда власть предержащие позволяют себе «нарушить и попрать священные права человечества» [130] .

126

См. об этом: Brandt, R. Zum „Streit der Fakultaten“ // Brandt, R., Stark, W, (Hg.) Neue Autographen und Dokumente zu Kants Leben, Schriften und Vorlesungen. Hamburg, 1987. S. 50-56.

127

Cm.: OP // AA. Bd. XXII. B., 1938. S. 623.

128

MS. RL. AB 43; T. 6. C. 260.

129

SF. А 151; T. 7. C. 106.

130

WA A 490 т 8 C. 34.

С одной стороны, Кант в 1793 году проводит границу в борьбе за «священные права человечества»: «Свобода [члена общества] как человека, принцип которой в отношении устройства общества я выражаю в следующей формуле: ни один не может принудить меня быть счастливым так, как он хочет (так, как он представляет себе благополучие других людей); каждый вправе искать своего счастья [Gluckseligkeit] на том пути, который

ему самому представляется хорошим, если только он этим не наносит ущерба свободе других стремиться к подобной цели — свободе, совместимой по некоторому возможному общему закону со свободой всех (т.е. с их правом искать счастья)» [131] . С другой стороны, дошедшие до нас записи разговоров философа в 1798 году рисуют несколько иную картину по этому же вопросу [132] . Между собственной философией и метафизикой своих коллег, с одной стороны, и французской революцией, с другой стороны, Кант не видит никакой каузальной связи: «Я не знаю, должен ли я судить, будто недавно возникшее и ранее неслыханное обвинение метафизики, будто она есть причина государственных революций, оказывает ей слишком много незаслуженной чести, или же возводят на нее злостный незаслуженный поклеп, ибо уже с давних времен основоположением дельцов стало ее изгнание в качестве педантства в школы» [133] .

131

ТР. А235; Т. 8. С 176-177.

132

Так, Кант в изложении Абега заявляет: «Швейцарцы не хотят ничем жертвовать; и тем не менее их республика основана и поддерживается французскими солдатами». Abegg, J. F. Reisetagebuch von 1798. S. 249-250. Насколько справедлива оценка роли французов в словах Канта, особенно с учётом действий русских войск Александра Васильевича Суворова (1729-1800) в Швейцарии — это уже другой вопрос.

133

VATP // АА. Bd. XXIII. В., 1955. S. 127.

Если кратко резюмировать, то позиция Канта такова: по праву ли или против права, но французская революция началась. Философ не желает вмешиваться во внутренние французские дела. По Канту, этого не следует делать и другим государствам [134] . Хотя он не признает права народа на революцию, он все же рассматривает революцию как благоприятную возможность изменения политических отношений согласно этическим предписаниям. Себя самого он рассматривает в роли «наблюдателя», а революцию Кант толкует как «эксперимент». Он оспаривает ответственность собственной философии за революцию во Франции. Ни о революционных преступлениях, ни о негативных последствиях французской революции Кант не имеет особой охоты дискутировать.

134

См.: ZeF. BA11; T. 7. С. 9.

Первая странность, которая бросается здесь в глаза, такова: довольно сухой муж Кант, избегающий в общении с людьми всякой сентиментальности, философ, проповедующий не склонность а долг, нередко говорит о французской революции прямо эйфорически и использует при этом примечательное понятие энтузиазма: «...участие в добре с аффектом, энтузиазм, хотя и не заслуживает полного одобрения, ибо аффект как таковой достоин порицания...» [135] . Свидетели рассказывают даже о слезах Канта после объявления республики во Франции. Французская революция явно была для Канта не просто политическим событием (Begebenheit), иначе трудно было бы объяснить его практически религиозные чувства в данной связи. За пять лет до начала революции в знаменитой статье «Ответ на вопрос: Что такое Просвещение?» Кант еще различал нечто вроде разных уровней революции: «...публика может достигнуть просвещения только постепенно. Посредством революции можно, пожалуй, добиться устранения личного деспотизма и угнетения со стороны корыстолюбцев или властолюбцев, но никогда нельзя ее посредством осуществить истинную реформу образа мыслей; новые предрассудки, как и старые, будут служить вожжами для бездумной толпы» [136] . После же 1789 года философа удивительным образом больше всего волнует самое поверхностное из приведенных значений революции. Оправдывало ли то, что в ходе этой революции явилось на свет, кровь и отрубленные головы? Был ли Кант готов смириться с этим или же закрыть на это глаза? Что за драгоценные «знаки нашей эпохи» [137] Кант обнаружил во французской революции?

135

SF. А 145-146; Т. 7. С. 103. Cp.: ОР // АА. Bd. XXII. S. 623.

136

WA А 484; T. 8. С. 30-31.

137

ОР // АА. Bd. XXII. S. 622.

Кант и французская революция: свидетельства современников

Современники Канта нередко рассматривали его произведения в качестве таких работ, которые «осуществляют всеобщее просвещение важнейших понятий и целительную революцию в образе мышления для мира и для потомков» [138] , а его философию истолковывали как «гораздо более благословенную и всеобщую революцию», нежели Реформация Лютера [139] . Но как выглядит ее связь с революцией во Франции?

138

Biester, J. Е. Brief an I. Kant vom 4. Marz 1788 // AA. Bd. X. S. 531. Na 321.

139

Jung-Stilling, H. Brief an I. Kant vom 1. Marz 1789 // AA. Bd. XI. S. 9. № 346. Cp.: Krickende, S. Brief an I. Kant vom 11. August 1794 // AA. Bd. XI. S. 519. № 637

С самого начала следует учитывать, что первые биографы Канта, знавшие философа лично, находились в весьма непростой ситуации в вопросе французской революции [140] . Этим объясняется, в частности, попытка Рейнгольда Бернгарда Яхмана (1767-1843) представить Канта в качестве антиреволюционера, доказав тем самым его политическую благонадежность: «Меньше всего Кант был революционером. Он как раз противостоял бы в соответствии со своими основоположениями и своими высказываниями в числе самых первых и ревностных всякой попытке государственного переворота» [141] . Отвлекаясь пока от вопроса о том, был сам Кант в действительности революционером или антиреволюционером, стоит признать, что практически все биографы кенигсбергского философа едины в том, что он проявлял огромный интерес к французской революции [142] , был предан ей всей душой [143] и с заинтересованной симпатией следил за всеми ее явлениями [144] .

140

См. об этом новую биографию Манфреда Кюна: Kuhn, М. Kant.

141

Jachmann, R. В. Immanuel Kant geschildert in Briefen an einen Freund. S. 155.

142

Walds’s Gedachtnissrede auf Kant // Kantiana. Beitrage zu Immanuel Kants Leben und Schriften. S. 14.

143

Varnhagen von Ense, К. A. Tagebucher. Aus dem Nachlass Vamhagen’s von Ense. S. 187. 15. August 1854.

144

Varnhagen von Ense, К. A. Kant’s Leben, von Schubert. S. 755.

Боровски вспоминал: «С этого времени [начало революции во Франции] ненасытный голод на газеты в обычные почтовые дни, а их содержание — его излюбленная тема обеденных разговоров» [145] . Только в разговорах с женщинами он избегал беседовать о французской революции, о которой он, однако, «страстно разговаривал в мужском обществе» [146] . В «Биографии Иммануила Канта» (1804), в качестве возможного автора которой указывают Георга Самуэля Альберта Меллина (1755-1825), сказано: «Среди всех предметов этого рода ни один не был ему интереснее, чем французская революция, которую он вовсе не уставал со всех сторон освещать с увлекательным красноречием с самого ее начала и вплоть до последних тенденций. [...] его пламенный пыл, что где-то все же еще в его время [имеется] пример некоего способа правления, приближающего максимы политики к требованиям морали больше, чем это, к сожалению, до сих пор имело место — все это окрыляло дух его речей настолько сильно, что казалось, будто оказались в эпоху и на стороне Перикла, и зачастую охотно желали бы видеть его [Канта] советником французских властителей» [147] . Анонимный автор сообщает в 1804 году: «...больше всего его [Канта] интересовали французские дела, которые вызывали его заботу лишь тогда, когда они принимали бесплодный с точки зрения репутации оборот, но никогда, если они принимали только лишь ужасный или возмутительный оборот. То и другое совсем не было для него тождественным» [148] . Фридрих Теодор Ринк (1770-1811) сообщает: «Что Кант принимал теплое участие во французской революции, как и все другие рассудительные и нерассудительные люди, легко себе представить. Она составляла один из самых существенных предметов ежедневного обсуждения, и его суждения об отдельных событиях, равно как и основания его ожиданий и надежд, были проницательными и последовательными» [149] . Это подтверждает и Яхман: «Ко времени французской революции его разговор несколько потерял в разнообразии и содержательности. Великое событие столь сильно занимало его душу, что он почти всегда возвращался в обществе к ней, по меньшей мере к политике...» [150] . Поздние биографы — в частности, Шуберт — замечают: «Развитие Французской революции в ее различных стадиях вызвало его живейшее участие, и составляло в первые годы предпочтительную тему его обеденных разговоров» [151] . Розенкранц продолжает: «Сейчас, когда он [Кант] в силу надвигающейся старости начинал становиться медленнее и холоднее, ему на помощь пришла Французская революция. Она составила в нем эпоху и дала его спекуляции еще одну, вторую весну, ободрение с живым красноречием высказать свои заветнейшие желания по моральному облагораживанию человечества как посредством лучшего устройства государства и церкви, так и посредством большей строгости каждого человека по отношению к самому себе» [152] .

145

Borowski, L. E. Darstellung des Lebens und Charakters Immanuel Kant’s. S. 68. Cp. Refl. 8077: «нетерпеливая» и «ненасытная жажда газет» (АА, Bd. XIX. S. 604).

146

Borowski, L. Е. Darstellung des Lebens und Charakters Immanuel Kant’s. S. 61.

147

Immanuel Kant’s Biographie. Bd. 2. Lpz., 1804. S. 60. Интересно, почему у автора биографии при воспоминании о Перикле оказалось в забытьи иное древнегреческое имя — Платона, поучаствовавшего в консультировании властителей со своеобразным результатом.

148

Der Freimuthige oder Ernst und Scherz. Literarischer und artistischer Anzeiger. Hrsg, von A. von Kotzebue. B., 1804. S. 170. Цит. по: Immanuel Kant in Rede und Gesprach. S. 351-352. № 430a.

149

Rink, F. Th. Ansichten aus Immanuel Kant’s Leben. S. 108-109.

150

Jachmann, R. B. Immanuel Kant geschildert in Briefen an einen Freund. S. 158.

151

Schubert, F. W. Immanuel Kant’s Biographie. S. 140.

152

Rosenkranz, K. Geschichte der Kant’schen Philosophie. S. 123-124.

Не только немцы желали видеть Канта в качестве советника французских революционеров. Ринк вспоминал в 1805 году: «Много шума произвело несколько лет назад известие о том, будто знаменитый бывший аббат Сийес написал Канту, попросил у него совета в связи с французской конституцией, и прочие многочисленные рассказы на эту тему» [153] . Давно известно о том, что опубликованный ответ Канта на письмо Эммануэля-Жозефа Сийеса (1748-1836) [154] является фальшивкой [155] . Тем не менее заслуживает внимания тот факт, что еще при жизни Канта имелись попытки прямого политического использования его философии, а также то обстоятельство, что сам кенигсбергский философ публично не протестовал против этого, что, в свою очередь, оказывалось для некоторых еще одним косвенным доказательством его одобрения французской революции. Достоверно известно, что предложение с французской стороны действительно имело место, хотя и не прямое [156] . Яхман объясняет сдержанную реакцию Канта тем, что Кант как прусский патриот «не желал вмешиваться в чужие дела другой нации» [157] .

153

Rink, F. Th. Ansichten aus Immanuel Kant’s Leben. S. 75.

154

Antwortsschreiben des Professors Kant in Konigsberg an den Abt Sieyes in Paris 1796, aus dem lateinischen Originale ubersetzt. 1797.

155

См. об этом: Rink, F. Th. Ansichten aus Immanuel Kant’s Leben. S. 75-76. О возможном косвенном ответе Канта на обращение Сийеса см.: Ruiz, А. Neues uber Kant und Sieyes. Ein unbekannter Brief des Philosophen an Anton Ludwig Theremin (Marz 1796) // KSt 68 (1977). S. 446-453.

156

Cm.: Theremin, A. L. Brief an Kant vom 6. Februar 1796; Beilage: Theremin, K. Brief an seinen Bruder A. L. Theremin vom 2. Januar 1796 // AA. Bd. XII. S. 58-60. № 693.

157

Jachmann, R. B. Immanuel Kant geschildert in Briefen an einen Freund. S. 154. См. также о Канте как патриоте: [Mortzfeld, J. Chr.] Fragmente aus Kants Leben. Ein biographischer Versuch. S. 102; Walds’s Gedachtnissrede auf Kant. S. 14.

Очень важно было бы ответить на вопрос о том, изменилась ли позиция Канта в отношении французской революции из-за якобинского террора, или же он понимал ее как «целостность» и по-прежнему придерживался «своего с самого начала позитивного суждения» [158] . По всей видимости, коллега Канта по Альбертине, Иоганн Даниэль Метцгер (1739-1805), который в целом весьма критично высказывался в адрес философа, свидетельствовал об «искренности и бесстрашии, с которыми Кант отстаивал против всякого, в том числе и против мужей высшего достоинства в государстве лестные в отношении французской революции основоположения многие годы подряд — до самого ли конца, я не знаю. Это было такое время в Кенигсберге, когда каждый, кто судил о французской революции даже не лестно, а всего лишь мягко, попадал в черный список как якобинец. Кант не позволил себя этим запугать так, чтобы не говорить с симпатией о революции в самых высоких кругах, и в отношении столь ценимого по другим вопросам философа испытывали столько уважения, что считали и это его умонастроение благим» [159] . Иоганн Фридрих Абег (1765-1840) описывает свой состоявшийся в 1798 году разговор с кенигсбержцем Иоганном Бралем (1753-1812), который рассказал, будто Кант «всей душой любит дело французов и не позволяет себя ввести в заблуждение никакими всплесками аморальности и пр.» [160] . Тот же Абег передает слова самого Канта так: «Если свободно высказывают свои идеи о франц. революции, то сразу считаются некими якобинцами, хотя в своей основе, по меньшей мере в первые годы, они были, как и многие иные излюбленные идеи, видом игры в лошадки многих людей. Не следует никому мешать играть в свои лошадки на улице, только если он не требует, чтобы из-за этого покинули переулок, или подражали ему, если на то нет охоты» [161] . Варнхаген фон Энсе утверждал, что для Канта «во французскую революцию вплелись все важные устремления человечества, и он верил, что они, почти потерянные в зверствах анархии, снова будут спасены посредством перехода к упорядоченному правлению» [162] . Шуберт замечает в этой связи: «Лишь разочарованный ужасами 1793 года и кровавыми зверствами победившего насилия толпы, он [Кант] потерял надежду на неизменно счастливое продвижение в развитии тамошнего состояния. Однако сознательно клевещущие и научно необразованные противники критической философии жадно использовали эти сообщения о взглядах Канта на Французскую революцию, чтобы предостеречь существующие правительства государств как от него самого и от его совокупного влияния в качестве писателя и учителя, так и от его опасных последователей» [163] . Перед лицом подобных обвинений некоторые кантианцы — в частности, Матерн Ройс (1751— 1798) — еще в 1792 пытались доказать, что кантовская философия ни в коем случае не является источником французской революции [164] . С другой стороны, не следует умалчивать и о том, что иные кантианцы — например, Иоганн Бенджамин Эрхард (1766-1827) — рассматривали революцию даже в качестве морального долга [165] . Фихте, который в середине 90-х годов XVIII века еще находился в тени Канта, также стоял в этом ряду («Исправление суждений публики о французской революции», 1793).

158

Burg, P. Reaktionen auf die Franzosische Revolution in Berlin und Konigsberg // Immanuel Kant und die Berliner Aufklarung. Hrsg, von D. Emundts. Wiesbaden, 2000. S. 148.

159

[Metzger, J. D.?] Aeusserungen uber Kant, seinen Charakter und seine Meinungen. Von einem billigen Verehrer seiner Verdienste. Konigsberg, 1804. S. 15—16.

160

Abegg, J. F. Reisetagebuch von 1798. S. 147.

161

Op. cit. S. 179-180. В какой мере рассказ Абега зависит от текста кантовской «Антропологии...», и зависит ли, ответить сложно. В этом произведении упомянутая езда на коне была представлена Кантом как «самое слабое из всех отступлений за пределы рассудка», носящее безобидный характер, по крайне мере до тех пор, пока не вовлекает или не принуждает к этому занятию других; см.: Anth. ВА 127. § 42 (§ 45 АА); Т. 7. С. 230. § 45. Решается ли столь легко проблема ответственности таких великих мыслителей, как Кант, примером с игрой в лошадки, — весьма сомнительно, ибо на первый взгляд невинные, но дурные примеры выдающихся личностей очень заразительны. Самому Канту эта мысль в других контекстах также была не чужда. Вероятно, именно под впечатлением его слов Гиппель в романе 1779 года пишет: «Великие мыслители создают много благого, однако, по истине, также и много недоброго, ибо они почитаются, и никто не осмеливается идти дальше». Hippel, Th. G. von. Lebenslaufe nach aufsteigender Linie nebst Beilagen А, В C. Tl. 2. Lpz, 1859 (,1779). S. 140.

162

Varnhagen von Ense, К. A. Kant’s Leben, von Schubert. S. 755.

163

Schubert, F. W. Immanuel Kant’s Biographie. S. 141.

164

См.: Stuckenberg, J. Н. The Life of Immanuel Kant. L., 1882. P. 370-371. В России в это время из-за революционных событий пострадал знакомый Канту издатель Иоганн Фридрих Харткнох младший (1768-1819). В 1797 году он заказал для своей книжной лавки в Риге французский альманах, после чего был доставлен в Санкт-Петербург, но после предупреждения отпущен; см.: О книгопродавце Гарткнохе, привезенном из Риги за выписку революционного альманаха. 1797 г. // РГАДА. Ф. 7. Оп. 2. Д. 3067.

165

Erhard, J. В. Ueber das Recht des Volkes zu einer Revolution und andere Schriften. Jena, 1795.

Во всех этих биографических штрихах отчетливо проступает одна странность. Кант, выдающийся сторонник как полемического, так и скептического метода [166] , поставленный перед фактом французской революции, оказался непоследовательным. Автор «Биографии Иммануила Канта» замечает: Кант «не признавал никаких еретиков, никаких сект по вопросу веры, которые были бы для него недостойными, или которые он не мог выносить. Он говорил и дискутировал с каждым, не испытывал нерасположения в адрес какой- либо секты по вопросу веры [...] Однако обсуждения политических тем нравились ему больше всего. [...] Французская революция пробудила в этом отношении у него живейший интерес. И только относительно нее он иногда забывался вплоть до вспыльчивости. Если он однажды составлял себе мнение по политическому вопросу, то было тяжело или почти невозможно подвигнуть его к изменению мнения. В этом его непреклонность заходила настолько, что ему можно было в качестве опровержения приводить даже факты, без того чтобы, по меньшей мере сразу и навсегда, его удалось отговорить от того, что он вбил себе в голову» [167] . Васиански в этой связи замечает, что «его друзья были уступчивы, чтобы не противоречить...» [168] . Это подтверждает также и «Биография Иммануила Канта»: «Благородному философу с готовностью прощали, когда он иногда преувеличивал в своих утверждениях, или же когда он был настолько резким и упрямым защитником своих убеждений, что даже факты не могли его сразу убедить в противоположном» [169] . Боровски рисует следующую картину: Кант «не обращал внимание на различия сословия, возраста и особенно конфессии, пренебрегал различиями в мнениях по политических событиям (только в отношении французской революции он неохотно видел полное отличие от своего взгляда)» [170] ; «Одному значимому мужу, который, как об этом было известно, думал о французской революции совершенно иначе, чем он, Кант сразу же сказал, как только разговор за столом затронул эту тему: “Я думал, мы совсем не говорим об этом”, и перевел разговор на совершенно другую тему» [171] . С определенного времени и по определенным основаниям [172] Кант больше не был готов обходиться с аргументами и возражениями на них в отношении французской революции привычным для себя образом, не желал смотреть на это событие в том числе взглядом своих оппонентов, отказывался с методологической точки зрения придерживаться «глубокого безразличия» [173] в отношении собственного мнения по этому вопросу и более не пытался всерьез «доказывать положения и их противоположность» [174] .

166

См. об этом: Хинске, H. Значение проблемы метода в мышлении Канта. О связи догматического, полемического, скептического и критического метода // Имманиуил Кант: наследие и проект. С. 64-77.

167

Immanuel Kant’s Biographie. Bd. 1. S. 179-180. Cp.: Rink, F. Th. Ansichten aus Immanuel Kant’s Leben. S. 108.

168

Wasianski, Е. А. Chr. Immanuel Kant in seinen letzten Lebensjahren. S. 199.

169

Immanuel Kant’s Biographie. Bd. 2. S. 60.

170

Borowski, L. E. Darstellung des Lebens und Charakters Immanuel Kant’s. S. 52.

171

Op. cit. S. 55-56.

172

Cp.: Warda, A. Erganzungen zu E. Fromms zweitem und drittem Beitrage zur Lebenseeschichte Kants. S. 89-90.

173

Kant, I. Brief an J. G. Herder vom 9. Mai 1768 // AA. Bd. X. S. 74. № 40.

174

AA. Bd. XVIII. S. 69. Refl. 5037.