Кант
Шрифт:
Теперь о синтезе знания. Логические формы, которые служат основой синтеза, Кант вслед за Аристотелем называет категориями. По Канту, категории априорны. (Хотя вовсе не являются врожденными, а созданы нами самими в ходе «эпигенеза чистого разума».) В соответствии с четырьмя различными видами суждений возникает у Канта следующая таблица категорий: 1. Категории количества —Единство. Множество. Всеполнота. 2. Категории качества —Реальность. Отрицание. Ограничение. 3. Категории отношения – Субстанция. Причина. Общение. 4. Категории модальности – Возможность. Бытие. Необходимость.
Бросается в глаза трехчленное деление каждой группы категорий. Здесь уже явно проглядывает
Категории – это предельно общие понятия, как бы скелет познания. Только потому, что они существуют, возможно, по Канту, «чистое» естествознание. Но как нельзя получить организм, обтянув скелет кожей, так и тело науки представляет собой нечто более сложное, чем заполнение эмпирическим содержанием двенадцати категориальных форм. Каждая категория дает производные понятия меньшей общности. Категория причинности, например, дополняется понятиями силы, действия, страдания; категория общения – понятиями присутствия, противодействия и т. д. Кант говорит, что при желании он мог бы «представить во всей полноте родословное древо чистого рассудка», но он не делает этого, чтобы не отвлекаться; его задача изложить не полноту системы, а полноту ее принципов.
Эти принципы противоречивы. «Основная черта философии Канта есть примирение материализма с идеализмом, компромисс между тем и другим, сочетание в одной системе разнородных, противоположных философских направлений… Признавая единственным источником наших знаний опыт, ощущения, Кант направляет свою философию по линии сенсуализма, а через сенсуализм, при известных условиях, и материализма. Признавая априорность пространства, времени, причинности и т. д., Кант направляет свою философию в сторону идеализма» [6] . Для материалиста-диалектика все философские категории представляют собой отвлечения от реальных связей объективной действительности. Для Канта дело обстоит иначе: «Мы ничего не можем представить себе связанным в объекте, чего прежде не связали сами». Есть и более решительное заявление: «Рассудок не черпает свои законы из природы, а предписывает ей».
6
В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 18, с. 206.
Фраза Канта нуждается в комментариях. Неправильно истолковав ее, мы можем не понять главного в гносеологии Канта – идеи активности сознания. Именно в ней философ видел свою основную заслугу. Он даже сравнивал себя с Коперником, считая, что перевернул положение дел в философии не менее кардинальным образом: раньше считалось, что наши знания должны сообразовываться с предметами. Кант исходит из того, что предметы должны сообразовываться с нашим познанием.
Звучит парадоксально, но парадоксов бояться не следует: они будоражат мысль и направляют ее по новому пути. Новое, на чем категорически настаивал Кант, состояло в признании активной роли сознания. Вся до-кантовская философия рассматривала интеллект человека как пассивное вместилище идей, которые поступают туда либо естественным, либо сверхъестественным путем. Этим одинаково грешили как идеалисты, так и материалисты. Кант своими категорическими формулировками перегнул палку, но сделал это с добрыми намерениями: для того, чтобы выпрямить предмет, надо согнуть его в противоположном направлении. А в теории познания до Канта были явные «перегибы», и все в одну сторону.
К тому же мы знаем, что, когда Кант говорит «предмет познания» (и даже «природа»), он имеет в виду не вещи сами по себе, а явления, то есть ту часть действительности, которая вступает во взаимодействие с нашим познанием. И эта часть действительности – тут уж никуда не денешься – сообразуется с действиями, которые мы осуществляем
Причем речь в данном случае идет не столько об индивидуальном сознании отдельного человека, сколько о «сознании вообще», всеобщем духовном достоянии, зафиксированном в языке и других формах культуры. Трансцендентальное сознание, определяющее, по Канту, «природу», фактически представляет собой сложившуюся картину мира. Трансцендентальный субъект – это и человек и человечество.
Но дело не ограничивается этим. Учение Канта об активности сознания помогло приподнять завесу над одним из самых загадочных процессов – образованием понятий. Великие умы, предшественники героя этой книги, заходили в тупик, пытаясь решить эту проблему. Сенсуалисты настаивали на индукции, опытном «наведении» на некие всеобщие признаки и принципы. По повседневному опыту мы знаем, что лебеди белые, а вороны черные. Но, между прочим, даже житейский рассудок весьма скептически относится к подобного рода всеобщности: выражение «белая ворона» говорит о крайне редком, но все же возможном нарушении привычного порядка вещей, что касается черного лебедя, то он реально существует. А как при помощи индукции, абстрагирования общих признаков объяснить изобретение, создание умственной конструкции чего-то нового, ранее не существовавшего – машины или научной теории?
Рационалисты шли другим путем. Они усматривали строгое, не зависящее от человека соответствие между порядком идей и порядком вещей. Мышление они считали неким «духовным автоматом» (выражение Спинозы), который штампует истину, работая по заранее заданной, «предустановленной» (выражение Лейбница) программе. Объяснение было основательным, но обладало одним существенным изъяном: не могло ответить на вопрос, откуда берутся ошибки. Показательна попытка Декарта выбраться из этого противоречия. Корень заблуждений он видит в свободной воле; чем менее человек затемняет свет божественной истины, тем больше он застрахован от ошибок; пассивность – гарантия правильности знаний.
Кант, подобно Копернику, решительно порывает с предшествующей традицией. Он видит в человеческом интеллекте заранее возведенную конструкцию – категории, но это еще не само научное знание, это только его возможность, такую же возможность представляют собой и опытные данные – своего рода кирпичи, которые нужно уложить в ячейки конструкции. Чтобы выросло здание, требуется активный участник строительства, и Кант называет его имя – продуктивное воображение.
До Канта воображение считалось прерогативой поэтов. Сухой педант из Кенигсберга увидел поэтическое начало в науке, в акте образования понятий. Человек, живший как автомат, отверг наименование автомата за интеллектом человека. Интеллект, по Канту, – свободный художник.
Может быть, любовь к географии помогла Канту осмыслить роль воображения в познании: он рассказывал студентам о странах, которых никогда не видел, но живо представлял себе по рассказам других. Кое-что существенное Кант мог вычитать у Вольтера, написавшего для знаменитой «Энциклопедии» статью о воображении. «Поразительное воображение проявляется в прикладной математике: у Архимеда воображение было развито НЕ менее, чем у Гомера». Так утверждал Вольтер.
А что думают по этому поводу современные ученые? Передо мной книга известного французского математика Ж. Адамара «Исследование психологии процесса изобретения в области математики» (М., «Советское радио», 1970). К книге приложена статья еще более известного математика А. Пуанкаре «Математическое творчество». Адамар не скрывал, откуда он черпал свои мысли. Речь идет о том, что процесс научного творчества можно условно разделить на четыре этапа – подготовка, инкубация, озарение, завершение. Первый и четвертый этапы – деятельность сознания, второй и третий – бессознательных компонентов психики. Научное открытие в центральном звене оказывается связанным с неконтролируемой работой психики. Озарение подчас наступает в тот момент, когда сознательные компоненты мышления ослаблены или полностью выключены.