Кант
Шрифт:
Однажды летним утром 1777 года в аудитории, где Кант читал лекции, появился незнакомый человек. Для студента он был стар, на начальство непохож; низкий рост, густая борода. Он вызвал сначала шутливые, затем насмешливые замечания, вокруг него поднялся шум, свистки и крики. Незнакомец оставался невозмутимым, молча уселся на пустое место. Появился Кант, и началась лекция. В перерыве незнакомец направился к кафедре, и снова раздался шум, который, однако, моментально смолк: профессор заключил пришельца в свои объятия. Это был Моисей Мендельсон.
Кант искренне обрадовался встрече с человеком, с которым можно на равных говорить о философии. Он пригласил Мендельсона домой, был смущен скромностью своего угощения, но для гостя, как и для хозяина, главный интерес представляла
В феврале 1778 года профессор Кант получил от него личное послание. Цедлиц сообщал, что, находясь на расстоянии 800 миль, он слушает лекции Канта по физической географии: перед ним студенческий конспект, который он внимательно штудирует. Через неделю Цедлиц пожаловался на качество записей, студент небрежен: после Камчатки у него речь идет о пригородах Астрахани, есть ошибка и в описании фауны Явы. Кант не обратил внимания на замечания министра (в обоих случаях виноват был автор не записей, а лекций, обе ошибки остались без исправления и вошли в изданный текст); внимание Канта приковало другое: второе письмо начиналось и кончалось предложением занять вакантное место в Галле с первоначальным окладом в 600 талеров.
Кант отказался. (За два года, до этого он отклонил приглашение в Миттаву, где только что возник университет, и ему готовы были положить оклад в 800 талеров.) Через месяц Цедлиц повторил предложение. На этот раз он посулил 800 талеров (оклад Канта в то время составлял 236 талеров, увеличение было более чем трехкратным!). Далее министр пообещал философу титул придворного советника. И последнее (для Канта, может быть, самое главное): он красочно описал духовную атмосферу Галлеского университета, где собраны лучшие академические силы – математики, физики, химики, медики, богословы. «Посмотрите, какие люди! Центр ученой Германии! И климат лучше, чем на Балтийском море. Человек, подобный Вам, должен согласиться с тем, что его долг распространять светоч общеполезных знаний среди возможно более широкого круга, он должен выбрать себе такое место, где его таланты найдут наилучшее применение, где он принесет больше пользы… Обучающиеся в Галле 1000—1200 студентов хотят увидеть в Вас своего наставника, и я не могу им в этом отказать».
Кант стоял на своем. Ему не нужны были ни бешеные деньги, ни слава, ни придворные чины. Конечно, Кенигсберг по сравнению с Галле захолустье. Восточная Пруссия – задворки Европы. Но здесь он дома, здесь вырос, здесь все привычно, а привычка – вторая натура. Любая перемена в образе жизни его пугает. Что касается общей пользы, то ради нее он бьется над задуманным трудом. Переезд в чужой город может только повредить работе. Тридцать лет назад он сказал о себе, что выбрал путь. Тогда это были громкие слова. Теперь он их не произносит, но поступает в соответствии с ними. Распутье кончилось, путь действительно выбран, и отклонения невозможны. «Критика чистого разума» должна быть написана!
И Кант в конце концов написал ее. Весной и летом 1780 года. Большие куски были давно готовы, поэтому все удалось завершить в течение пяти месяцев. Труд размером в 55 авторских листов лежал перед ним (заново была написана первая четверть). Он знал слабости книги – главным образом стилистические, но переписывать ее сил уже не было, к тому же ему не терпелось вынести свое детище на суд общественности.
А тут еще сам объявился издатель. Иоганн Фридрих Харткнох, бывший студент Канта, затем служащий у Кантера, основал самостоятельное книготорговое дело в Риге. В сентябре 1780 года он услышал от Гамана, что Кант закончил «Критику». Харткнох уверял философа: лучшего издателя вам не найти, все будет сделано быстрее и с большим вкусом, чем у других, у вас будут самые благоприятные возможности для распространения книги во всех уголках Германии. Кант передал ему рукопись. Собственной типографии у Харткноха не было, «Критика чистого разума» печаталась в Галле. Первоначально Кант хотел посвятить ее Ламберту, проявлявшему столь живой интерес к его теоретическим исканиям. Но того уже два года, как не было в живых. В марте 1781 года Кант написал посвящение министру Цедлицу. В мае книга увидела свет.
Читатель, открывший первую страницу «Критики чистого разума», наталкивается на эпиграф из Френсиса Бэкона. Это обширная выдержка из предисловия к «Великому Восстановлению Наук»: «О себе самом мы молчим, но в отношении предмета, о котором идет речь, мы хотим, чтобы люди считали его не мнением, а делом и были уверены в том, что здесь закладываются основания не для какой-либо секты или теории, а пользы и достоинства человеческого… Наконец, чтобы они прониклись доброй надеждой и не представляли в своем уме и воображении наше Восстановление чем-то бесконочным и превышающим силы смертных, тогда как на самом деле оно есть законный конец и предел бесконечного блуждания».
Вы еще не начали читать книгу, а слова великого преобразователя философии настраивают вас на определенный лад. В свое время Бэкон выступил с критикой схоластического разума и житейского рассудка, с требованием отбросить мертвые догмы и укоренившиеся предрассудки, проверять в опыте все положения, претендующие на истинность («Истина – дочь Времени, а не Авторитета»). Кант видел себя продолжателем этого начинания. Не Платона, не Аристотеля, не почитаемого Руссо или Юма, а именно материалиста и эмпирика Бэкона взял Кант в качестве путеводной звезды, призванной осветить первые шаги за порогом того умственного лабиринта, куда он увлекал читателя.
«…Законный конец и предел бесконечного блуждания». Бэкон искренне верил, что своим трудом он создаст систему науки и решит ее основные теоретико-познавательные проблемы. Он умер, не завершив начатого дела. А истекшие полтора века показали, насколько дерзкой была попытка положить предел «блужданиям разума». Предполагаемый конец обернулся началом.
Думал ли Кант, что на его долю выпало решение задачи, поставленной Бэконом? Через двенадцать лет он напишет статью «Конец всего сущего», где лишь иронически улыбнется над любой человеческой претензией положить продел чему-либо беспредельному. Впрочем, за ответом не нужно ходить далеко. Читатель, перевернувший следующую страницу «Критики», начинает понимать, что дело обстоит сложнее, чем простое «да» или «нет». На долю человеческого разума, пишет Кант, выпала странная судьба: его осаждают вопросы, от которых он не может уклониться, так как они навязаны ему его собственной природой; но в то же время он не может ответить на них, так как они превосходят его возможности. В такое затруднение разум попадает не по своей вине. Он начинает с основоположений, выведенных из опыта, но, поднимаясь к вершинам познания, вскоре замечает, что перед ним возникают все новые и новые вопросы, ответ на которые он не может дать. И разум вынужден прибегнуть к новым основоположениям, которые хотя и кажутся очевидными, но выходят за пределы опыта. И тут его подстерегают противоречия, которые свидетельствуют о том, что где-то в самой основе скрыты ошибки, обнаружить которые опытным путем невозможно.
Так начинается предисловие. Кант видит свою задачу в том, чтобы преодолеть две мировоззренческие позиции, два вида одностороннего и, следовательно, ложного подхода к проблеме познания – догматизм и скептицизм. Одновременно это преодоление Вольфа. Ибо Вольфу принадлежало разделение всех философских направлений на скептиков и догматиков. Первые пребывают в сомнении относительно природы вещей, вторые на этот счет придерживаются четкого («догматического») взгляда. (Догматизм Вольф разделял на дуализм и монизм в зависимости от того, два или один вид вещей признается в качестве реально сущего; монисты распадаются на материалистов и идеалистов, а последние на плюралистов, признающих множество идеальных существ, и эгоистов, ограничивающихся собственной персоной.)